Рассказы

Морочко Вячеслав Петрович

Конечно, моя ассистентка опять явилась в самое неподходящее время, когда от судорожных поисков меня трепала почти малярийная лихорадка.

Честно говоря, я уже и забыл, что эта девица существует на свете. Она вошла, как ни в чем не бывало, провела ладошкой по лакированной стенке флюктоскопа и похвалила:

— Обставляемся новой мебелью? Поздравляю!

Меня свело от этой банальности.

Заметив у нее на груди огромное аляповатое колье, переливающееся всеми цветами радуги, я осведомился, сколько весит это грузило… Понимал, что просто ищу, к чему бы придраться. Но даже это получалось бездарно.

— Зачем рвать на себе волосы? — сказала она. — Ведь ты человек, и за ошибку тебя не пошлют на переплавку, как робота.

Я заскрипел зубами: скандалистка залезла на больную мозоль. Чтобы успокоиться, я потребовал сообщить мне, наконец, как ее звать.

Сейчас мне послышалось, что она назвала себя «Эврика». Я поморщился: «Ужаснее не придумаешь!» — Полегче, — советовала она. — Не волочи мысли по полу. Пусть идеи сами носятся в воздухе вокруг головы. Не думай о них…

— Люблю благие советы, — признался я. — Интересно, где носилась твоя вчерашняя мысль о двух парах команд на одном поле?

— Почему двух? — удивилась она.

— А сколько же?

— Сколько надо, я думаю: сто, двести, тысяча…

— «Я думаю» — передразнил я, — команды будут не играть, а дифундировать, проникая друг в дружку…

— Значит «Диффузия»! — подхватила девица. — Теперь мы соавторы! Лучше названия для игры не придумаешь!

Я не нашелся, что ответить. А она встала к стене напротив и, заложив руки за спину, продолжала вещать:

— Знаешь, мне кажется, со вчерашнего дня ты заметно выбрался из пустоты. Ты почти материализовался. Еще небольшое усилие, немножко тепла и ты сделаешься человеком!

А я в самом деле чувствовал, что теплею и оттаиваю с каждой минутой. Разумеется, не от ее слов: открывающаяся истина делала мир таким чудным.

Все осветилось вокруг, будто солнце прошило стены лучами. Я был счастлив, потому что знал: пустоты больше нет… никогда ее не было. И не две жалких системы, — мир заполняет бесконечное множество автономных систем.

Эта мысль первым камнем ложилась в теорию мирологии.

Теперь я верил, что в бесконечности, окружающей нас, и, вместе с тем, где-то рядом, найдется хотя бы одна система, населенная такими же, как мы, искателями.

Я вдруг размечтался о том времени, когда можно будет заявиться туда и сказать: «Здравствуйте! Мы — ваши соседи!» Попытался представить себе, что должен чувствовать человек, когда перед ним, казалось бы из ничего, возникает что-то живое разумное, — восхищение или мистический ужас…

Подумал, что без предварительной подготовки подобная встреча может окончиться плохо.

Я был умилен своим открытием. Даже расчувствовался.

Захотелось сказать что-нибудь доброе… Спросил ассистентку: «Скажи мне пожалуйста… как тебя звать?» Она ничего не ответила. Только вздохнула, пожала плечами и двинулась прочь.

Я не стал догонять. Смотрел ей вслед… и еще долго видел сквозь стены радугу от ее колье.

В ПАМЯТЬ ОБО МНЕ УЛЫБНИСЬ

Ее зовут витафагия. Она — порождение случая, маленькой аварии в наследственном аппарате живой клетки. Эта юная жизнь нежна, хрупка и чувствительна. Она — сама скромность, классический пример неприспособленности к превратностям жизни.

Витафагия поселяется в каждом организме без исключения, но только в одном случае из десяти она находит подходящие условия для роста. И начинает расти — потихоньку, незаметно. Но такой «скромной» она остается лишь до какой-то поры.

Наступает время, когда материнский очаг витафагии больше не может развиваться скрытно. Это уже не щепотка клеток, а зрелая опухоль, охваченная нетерпеливым азартом гонки. Она растет теперь, бешено раздирая окружающие ткани, выделяя фермент, задерживающий свертывание крови и заживление ран. Ей уже не страшны никакие медикаменты, никакие убийственные лучи — она, ведет борьбу за жизненное пространство.

Но вот в сиянии операционной хирург заносит над ней свой нож… Опухоль удаляется. Однако с ее гибелью увеличивается активность метастазов — дочерних витафагий, уже занявших исходные позиции для наступления по всему фронту. Судьба живого организма предрешена.

И самое главное, что витафагия, как айсберг, — большая часть болезни протекает подспудно. Она дает о себе знать, когда у нее есть все шансы на победу. Но это уже не болезнь — это приговор, обжалованию не подлежащий.

* * *

С отцом мы виделись редко. У него была своя жизнь. Иногда я тосковал по нему. Но эта тоска была какой-то абстрактной. Отец не отличался общительностью. Он любил говорить то, что думает, а это не всегда доставляло удовольствие.

Неожиданно получилось так, что мы с отцом стали сотрудниками. Это произошло в самую счастливую пору моей работы в витафагологическом центре, в тот год, когда я загорелся идеей К-облучателя. Мне понадобился физик-консультант. У отца была своя тема в институте времени, но он первый откликнулся на мое предложение.

Моя идея не блистала оригинальностью: облучение стандартным К-облучателем приводило к некоторой убыли массы опухолевой ткани, а я рассчитывал, что если удастся создать широкодиапазонный К-облучатель с регулируемой мощностью и направленным действием, то можно будет начать решительную борьбу с болезнью, особенно в ранней стадии.

Когда отец понял, на что я замахиваюсь, он только покачал головой.

Он не хотел меня понимать. Наши разговоры выглядели приблизительно так.

Он: — Как мне надоели витафагологи. О чем бы ни говорили — все сводится к ранней диагностике.

Я: — Ты что-нибудь имеешь против?

Он: — Что можно иметь против, если это всего лишь пустые слова?

Я: — Пока что. Почему ты над всеми смеешься? Я же не критикую физиков времени, которые возвещают о скором достижении хроносвязи с будущим. Говорят, у вас для этого все готово. Только результатов почему-то не видно.

Он: — Это верно. У нас тоже есть любители пошуметь. Кроме профессиональной гордости, существуют еще профессиональные заблуждения. Вот вы, витафагологи, стали настоящими магами анестезии. Под тем предлогом, что наш организм несовершенен, вы добились того, что человек не помнит уже, как должно ощущаться собственное тело.