Шрифт:
Комаров
Когда облака наплывали на солнце, вода в заливе из голубовато-белесой становилась сизой с тусклым
— Комаров, перестань! Слышишь, что тебе говорят, Комаров!
Уже не в первый раз звучал за моей спиной этот скрипучий женский голос. И всякий раз он призывал к порядку какого-то Комарова. «Беспокойный мужчина, — подумал я о Комарове. — Чего он там колобродит?» Но повернуться лень, а к тому же посмерклось, и у большого камня вновь заиграл черный тюлененок. Видение обрело странную устойчивость: чем дольше я смотрел, тем труднее было представить, что это всего лишь клочок тьмы.
— Комаров, в последний раз говорю, оставь Рыжика в покое! — вновь проскрипело за моей спиной. — Встань, Комаров!
— А я ничего не делаю! — послышался сиповатый, недовольный голос.
Я оглянулся и уперся взглядом в пуп, похожий на отпечаток гривенника в песке. Неподалеку от меня стоял чётырехлетний человек, совершенно голый, если не считать высокой белой панамы, лихо нахлобученной на одно ухо. Из-под панамы серьезно и чуть удивленно глядели два круглых бутылочного цвета глаза. Рожица у Комарова курносая, веснушчатая и самая продувная. Над Комаровым склонилась рослая, грузная женщина в зеленом шелковом платье. При малейшем ее движении жесткий шелк рассыпал сухой треск электрических разрядов. Позади воспитательницы, подставив солнцу спины с острыми уголками лопаток, лежали двадцать — двадцать пять сверстников Комарова.
— Ты зачем закладывал ногу на Рыжика! — негодующе воскликнула воспитательница, и в лад ее скрипучему голосу рассыпались трескучие искры шелка.
— А чего он лежит, как мертвый! — отозвался Комаров.
— Зачем ты кидал песок в глаза товарищам?
— Кто кидал? Я его сеял… Это ветер.
Мудрая обоснованность ответов Комарова явно ставила в тупик воспитательницу.
— Тяжелый мальчик! — вздохнула она.
— Я не тяжелый, — возразил Комаров и похлопал себя по животу. — Я после обеда тяжелый.
Подошла молодая женщина в белом халате с повязкой медсестры на рукаве и молча показала на часы.
— Подъем! Подъем! — закричала воспитательница и, как клуша крыльями, замахала короткими полными руками, родив настоящую электрическую бурю. — Одеваться и строиться!
В воздухе послушно замелькали кусочки ситца — короткие ребячьи трусики, посыпался песок из сандалий, и вот уже первые пары чинно подравниваются в затылок, и только Комаров, голый и сумрачный, не притронулся к одежде.
— А купаться кто будет? — хмуро бормотнул он как бы про себя.
— Во всяком случае не ты! — съязвила воспитательница, но, видимо, зная, что от Комарова так просто не отделаться, сочла нужным добавить: — Врач запретил купаться: вода слишком холодная.
— Дети могут простудиться? — серьезно спросил Комаров.
— Хватит разговоров, одевайся!
Комаров с ожесточением схватил трусики, но почему-то не надел их сразу, а сперва занял место в строю и лишь тогда, сделав из штанины кольцо, сунул в него ногу.
— Пошли!
Воспитательница хлопнула в ладоши, строй колыхнулся, двинулся и тут же пришел в замешательство. Писк, гам, волнение. Что случилось? Комаров споткнулся, повалил идущего впереди мальчика, тот, в свою очередь, опрокинул следующего. Воспитательница навела порядок. Новая команда — и новая свалка.
— Что с вами, дети?
— Комаров падает…
— Комаров, выйди из строя!
Комаров добросовестно пытается выполнить приказание, делает странный, укороченный шаг и падает в песок.
— Что с тобой, Комаров?
— Плохо мое дело, — сказал Комаров, поднялся, шагнул и вновь упал.
— Что это с ним? — В голосе воспитательницы отчаяние. — Неужели солнечный удар?
Товарищи Комарова очень довольны, они весело смеются, затем один из них говорит:
— Нина Павловна, он обе ноги в одну штанину сунул.
У воспитательницы, верно, никогда не было собственных детей. Она обескураженно смотрит на Комарова, точно не зная, как помочь беде, затем нагибается и неумело выпрастывает ногу Комарова из штанины.
— Зачем ты это сделал? — говорит она, распрямляясь.
— Так интересней, — спокойно и благожелательно поясняет Комаров и, вдруг осененный новой идеей, спрашивает: — Нина Павловна, а что такое человек?
— Не знаю, — раздраженно отмахнулась воспитательница, и я подумал, что она сказала правду.
Группа тронулась дальше и вскоре скрылась в прибрежном сосняке.
А через несколько дней я снова встретился с Комаровым. Я возвращался с моря по крутой песчаной улице. Вдоль правой ее стороны тянулась изгородь, дальше круто вверх забирал густой сосняк; по левую же сторону раскинулись пустыри войны, не обжитые до сих пор; они густо поросли папоротником и какими-то непривычного видя хвощами, едко пахнущими скипидаром.
И вот когда я поровнялся со штакетником, одна из планок его вдруг сдвинулась в сторону, в широкой щели показалась маленькая, иссеченная белыми травяными порезами нога в сандалии, затем панамка, похожая на поварской колпак, загорелая, испачканная рука и, наконец, вся фигура моего пляжного знакомца. Он вылез, осмотрелся кругом, — я почувствовал на себе его настороженный взгляд и сделал вид, что он меня нисколько не занимает. Тогда он аккуратно поставил планку на прежнее место и залился долгим, торжествующим смехом. Не было никаких сомнений; Комаров совершил побег.
Каюсь, я не взял Комарова за руку и не отвел его к воспитательнице. Улица была помечена знаками, запрещающими проезд, и Комарову ничто не грозило, к тому же и я был рядом. Правда, воспитательница переживет несколько неприятных минут, но… поделом ей.
Мне приходилось несколько раз в день проходить мимо этого детского сада, и я убедился, что здешняя воспитательница явно не в ладах с природой. Она не доверяла молодым колючим сосенкам, кустарнику, приютившему густую тень, дальним уголкам сада, заросшим дикой малиной и ежевикой. Из всей обширной территории сама она оставила своим питомцам лишь гладкий пятачок крокетной площадки. И стоило кому-нибудь из ребят в погоне за жуком или просто в порыве любознательности нарушить запретную зону, как испуганный окрик немедленно настигал беглеца.