Белая сирень

Скупо и условно оформлена сцена. Одна часть (допустим, справа — станок в виде концертного помоста) — это рахманиновская часть — в I акте обставлена под московскую квартиру на Страстном бульваре. Левая часть представляет собой крыльцо — вход на дачу в Ивановке (в I акте будем называть Ивановка). Дорога к нему выстраивается снизу вверх по оркестровой яме и, уходя в глубину, сливается с общим фоном. Фон боковых кулис, падуг и задника — чистый, золотисто-голубой.

Тихо, как бы издалека, затем все громче звучат естественные колокола. Все звонче, все речистей будят память о детстве и юности. По оркестровой дорожке проходит местный поп, поднимается и уходит в глубину; обернувшись к предполагаемой церкви, крестится и проходит в кулису. Колокола незаметно сливаются со звуками рахманиновских «Колоколов» (1-я часть — безмятежная юность, надежды, мечтания). Свет постепенно гаснет, тихо звучит музыка, и в воцарившейся тишине четко звучит голос ведущего: «„Ивановка — старинное имение, принадлежащее моей жене. Я считаю его своим родным, так как живу здесь 23 года. Именно здесь давно, когда я был еще совсем молод, мне хорошо работалось…“ — так писал в письме Мариэтте Шагинян композитор Сергей Васильевич Рахманинов». Все стихает. Издалека слышится романс «В молчаньи ночи тайной».

Обстановка условная. За роялем Рахманинов в пальто, шея повязана шарфом. Он сильно болен, исхудал, постарел. Звучит его романс «В молчаньи ночи тайной». Кончил играть и с кем-то воображаемым заговорил.

Рахманинов. Вот и все!

Голос. Ну и «струмент» у тебя. Как из пивнушки.

Рахм. Где же мне взять другой? Все, что осталось от моего золотого лета; этот романс, запах сирени и непроходящая тоска…

Голос. Не так уж мало! Ты блестяще окончил консерваторию. Твоя дипломная опера «Алеко» поставлена в Большом театре…

Рахм. Где прошла два раза!..

Голос. И в Киеве…

Рахм. У меня провалилось все: фортепьянный концерт просто не заметили, а Первая симфония?..

Голос. Ее провалил Глазунов.

Рахм. Мне светило солнце, я был молод, влюблен, полон сил и веры… я видел себя опорой несчастной матери и непутевого отца… Не вышло ни черта! Моя любимая стала женой друга детства, моя музыка замолчала, я ноль, забытый эпигон Чайковского. Моя любимая и ее сестры купили мне в складчину теплое пальто — я имел низость принять его. Я так намерз, что у меня не гнулись пальцы, а я ведь живу уроками.

Голос. Зачем же ты ушел от Сатиных?

Рахм. Сколько можно паразитировать на чужой доброте? Чувствуешь себя последним подлецом.

Голос. Ты плохо выглядишь!

Рахм. Мне что-то неможется! И потом… кругом эти марширующие люди — они нас ненавидят!

Голос. Кто?.. Рабочие?.. А за что им нас любить?

Рахм. Это страшно!..

Голос. Это еще не страшно, но будет страшно, можете не сомневаться. Революции редко бывают бескровными. Страшно не нам с вами лично, вы музыкант, я — исключенный студент, но очень многим из нашего окружения!

Рахм. Вы будто радуетесь!

Голос. Конечно! За Россию радуюсь — просыпается народ.

Рахм. Вон вы куда хватили!

Голос. А что вы думаете?.. Сами же предсказали!..

Заиграл рояль, и голос запел «Весенние воды» на слова Тютчева. Картина весеннего половодья, призыв к борьбе, к подъему общественного сознания. Поет:

Голос. А чего вы не подтягиваете? Сами не понимаете, чего сочинили!

Рахм. Я, наверное, болен! Меня трясет! Во мне болит самый стержень жизни. А добрые души пичкают меня пилюлями от насморка…

Тихо звучит «Литургия святого Иоанна Златоуста», или «Всенощная».

Рахм. Уже светает!.. Пора к заутрене…

Голос. Ты стал религиозен?

Рахм. Нет! Мне это надо. В Андрониковом монастыре удивительный хор, я слушаю и выздоравливаю! (Звучит громко музыка. Рахманинов снимает пальто, кашне, долго ищет перчатки, находит только одну и надевает на правую руку — торчат пальцы.) Где ты?.. (Обращается к Голосу как существующему человеку.) Ушел?.. Кто же говорил со мной? (Опять надевает пальто, шляпу… прислушивается к чему-то…)

Голос. Далеко ты зашел, Сергей Васильевич… Не забудь дорогу назад!..

Звучит «Литургия», или «Всенощная». Рахманинов теряет сознание, падает. На всю сцену: на кулисы, падуги и задник — ложится изображение Царских врат русской православной церкви. Со свечой в руках проходит знакомый ивановский поп. Припав на спинку дивана, как распятие Христа, распластался Рахманинов. Гаснет свет. Громко звучит музыка.

У крыльца дачи Рахманиновых. Из глубины, по дорожке приближаются два человека: Иван — крестьянский мужик с вожжами через плечо (видно, конюхом работает), и верная служанка Наташи Сатиной — Марина.

Иван. (после паузы). Значит, уезжаешь?

Марина. Уезжаю, Ваня!

Иван. С приказчиком али с кем из господ?

Марина. Дурень ты! Да будь у меня кто, стала бы я с тобой возиться? Кой от тебя толк — грубости одни.

Иван. Так что же возишься?

Марина. Ладно реветь-то! Дай сопли утру! (Достает платок.)

Иван (отстраняет). Иди ты! Зачем едешь-то?