Рассказы
Шрифт:
— Через это окно три года назад в этот самый день ее муж и два ее младших брата ушли утром на охоту. И никогда не вернулись. Пересекая болото на пути к своему излюбленному месту для снайперской стрельбы, все трое утонули в предательской трясине. Понимаете, стояло страшно сырое лето и место, которое в другие годы было безопасно, вдруг поддалось под ногами без предупреждения. Их тела так и не были найдены. Такая ужасная история.
– Здесь голос ребенка потерял ноту хладнокровия и стал по-человечески неуверенным. — Бедная тетушка все думает, что когда-нибудь они вернуться, они и маленький коричневый спаниель, который пропал вместе с ними, и войдут в это окно, как привыкли всегда делать. Вот почему каждый вечер окно держится открытым до полной темноты. Бедная дорогая тетя, она часто рассказывает мне, как они ушли, ее муж с белым дождевиком через руку, и Ронни, самый младший брат, как всегда напевающий — Берти, почему ты скачешь? — чтобы поддразнить ее, потому что она говорила, что эта песенка действует ей на нервы. Знаете, иногда тихими спокойными вечерами, вроде этого, у меня бывает жуткое ощущение, что все они входят в это окно…
Она прервалась с легким содроганием. Фремтон почувствовал облегчение, когда в комнату ворвалась тетушка с вихрем извинений на запоздалое появление.
— Надеюсь, Вера развлекла вас? — спросила она.
— С ней было очень интересно, — ответил Фремтон.
— Надеюсь, вы не возражаете, что окно открыто, — живо спросила миссис Сэпплтон, — мой муж и братья должны вернуться после стрельбы, а они всегда приходят этой дорогой. Сегодня они пошли пострелять на болота, поэтому устроят маленький кавардак на моих бедных коврах. Вы, мужчины, таковы, не правда?
Она продолжала радостно болтать об охоте, об отсутствии охотничьей птицы и о перспективах зимней охоты на уток. Фремтону все это казалось чистым ужасом. Он делал отчаянные, но лишь частично успешные, попытки повернуть разговор к менее горячим темам; он сознавал, что хозяйка уделяет ему лишь часть своего внимания, а ее глаза постоянно блуждают мимо него в открытое окно и на лужайку в окне. Несчастливое совпадение, что ему пришлось нанести визит именно в день трагической годовщины.
— Врачи пришли к согласию прописать мне полный покой, отсутствие умственного возбуждения, уклонение от резких физических нагрузок любой природы, — объявил Фремтон, который находился в состоянии широко распространенного заблуждения, что абсолютные незнакомцы и случайные знакомые умирают от желания услышать последние новости о лечении и немощах другого, их причинах и протекании. — По поводу диеты врачи не столь согласны, — продолжал он.
— Вот как? — сказала миссис Сэпплтон голосом, лишь в последний момент подавив зевок. Потов он вдруг просияла напряженным вниманием — но не к тому, что говорил Фремтон.
— Вот они, наконец! — воскликнула она. — Как раз к чаю, и не кажется, что они по уши в грязи!
Фремтон слегка вздрогнул и повернулся к племяннице, намереваясь выразить взглядом сочувственное понимание. Однако, ребенок смотрел в открытое окно с изумлением и ужасом в глазах. В холодном потрясении безымянного страха Фремтон повернулся на своем стуле и посмотрел в том же направлении.
В сгущающемся сумраке через лужайку к окну шли три фигуры, все несли под мышками ружья, один из них был дополнительно обременен белым плащом, висящем на плече. Близко к их ногам жался уставший коричневый спаниель. Они бесшумно приблизились к дому, а потом хриплый молодой голос запел из темноты: — Берти, почему ты скачешь?
Фремтон дико схватил свой стек и шляпу; дверь в холл, дорожка из гравия и входные ворота были смутно отмеченными этапами его панического отступления. Велосипедисту, едущему по дороге, пришлось врезаться в живую изгородь, чтобы избежать неминуемого столкновения.
— Вот и мы, дорогая, — сказал владелец белого макинтоша, входя в окно, — слегка грязные, но в основном сухие. Кто это выскочил, когда мы вошли?
— Весьма экстраординарный человек, мистер Наттель, — ответила миссис Сэпплтон, — говорил только о своих болезнях и унесся без слова прощания или извинения, когда вы появились. Можно подумать, что он увидел привидение.
— Мне кажется, это из-за спаниеля, — спокойно объяснила племянница, — он говорил мне, что боится собак. Как-то раз на кладбище где-то на берегах Ганга за ним охотилась стая одичавших собак и ему пришлось провести ночь в свежеотрытой могиле, когда эти твари рычали, хрипели и пускали слюну прямо над ним. Достаточно, чтобы расстроились нервы.
Ее коньком была романтика.
Музыка на холме
Сильвия Селтоун завтракала в гостиной в Йессни с приятным чувством полной победы, каким только пылкие железнобокие могли позволить себе наутро после битвы у Ворчестера. Она едва-ли была драчливой по темпераменту, но принадлежала к той более удачливой разновидности бойцов, которые драчливы в зависимости от обстоятельств. Судьба повелела ей, что ее жизнь должна состоять из серии небольших сражений, обычно с шансами слегка не в ее пользу, и обычно ей как-то удавалось добиться победы. А сегодня она чувствовала, что довела свою самую тяжелую и определенно самую важную битву до успешного завершения. Выйти замуж за Мортимера Селтоуна, — Мертвеца Мортимера, — как называли его самые близкие враги, находясь в тисках враждебности его семейства и несмотря на его искреннее равнодушие к женщинам, было в самом деле достижением, которое требовало явной целеустремленности и находчивости. Вчера она довела свою победу до завершающей стадии, вырвав своего мужа из города и из его круга приверженцев местечек, где можно промочить горло, и «приземлив» — пользуясь ее выражением, в этом уединенном, опоясанном лесом поместье, которое было его сельским домом.
— Вам не удастся заставить Мортимера шевелиться, — придирчиво сказала его мать, — но если уж он поедет, то он останется: Йессни почти также зачаровывает его, как и город. Можно понять, что держит его в городе, но Йессни…, - и свекровь пожала плечами.
Вокруг Йессни была мрачная, почти грубая дикость, которая конечно не казалась привлекательной воспитанным в городе вкусам, и Сильвия, несмотря на свое имя, не была приучена к чему-нибудь более сильфическому, чем «широколиственный Кенсингтон». Она смотрела на природу, как на нечто превосходное и благотворное само по себе, что способно становиться мучительным, если чересчур поощряется. Недоверие к городской жизни было для нее новым ощущением, рожденным ее браком с Мортимером, и она с удовлетворением следила за постепенным исчезновением в своих глазах того, что она называла «выражением Джермин-стрит», когда вечерами леса и вересковые пустоши Йессни обступали поместье.
За окнами комнаты виднелся треугольный торфяной склон, который человек снисходительный мог бы назвать лужайкой, а за ним — низкая изгородь из запущенных кустов фуксий и еще более крутой склон, покрытый вереском и…, ниспадал в пещеристый гребень, заросший дубами и… Дикая, открытая грубость склона, казалось, тайно связывает радость жизни со скрытым ужасом вещей. Сильвия самодовольно улыбнулась, глядя на ландшафт с одобрением знатока искусств, и вдруг почти содрогнулась.
— Здесь слишком дико, — сказала она подошедшему Мортимеру, — можно почти подумать, что в таком месте никогда до конца не исчезало почитание Пана.
— Почитание Пани никогда и не исчезало, — сказал Мортимер. — Другие, более новые боги, время от времени отодвигают его святилища в сторону, однако, он — бог Природы, к которому в конце концов все должны возвратиться. Его называют Отцом-всех-Богов, но большинству из его детей еще только предстоит родиться.
Сильвия была религиозна некоторым честным, смутно обожающим образом, и ей не нравилось слышать, как о ее верованиях говорят, как о простых предрассудках, но по крайней мере было нечто новое и внушающее надежду — услышать, как Мертвец Мортимер говорит по какому-нибудь поводу с такой энергией и осуждением.