Рассказы
Шрифт:
— Я заперт в этом. Сижу в нем уже два года, нахожусь в нем, когда засыпаю и когда просыпаюсь.
Бэбкок смотрел на него снизу.
— А чего бы ты хотел? Подвижного лица? Дай нам двадцать лет, может, даже десять, и мы решим эту проблему.
— Не в том дело.
— А в чем?
— Я хочу, чтобы вы ликвидировали косметический отдел.
— Но ведь это…
— Выслушай меня. Первая модель выглядела как портновский манекен, и вы работали восемь месяцев, чтобы построить новую. Эта похожа на свежего покойника. Ваша цель — как можно более уподобить меня человеку.
— Позволь подумать… Что ты имеешь в виду? Металл?
— Конечно, и металл, но не в нем дело. Я имею в виду форму, функциональность. Подожди минутку.
Высокая фигура прошла через комнату, открыла шкаф и вернулась с рулоном бумаги.
— Взгляни на это.
Рисунок изображал вытянутую металлическую коробку на четырех суставчатых ногах. На одном конце коробки размещалась небольшая головка в виде грибка на гибком пруте и пучок рук, заканчивающихся зондами, буравами, держателями.
— Для работы на Луне.
— Слишком много рук, — сказал Бэбкок. — Как ты будешь…
— Нервами лицевых мышц. Их много. Или вот это. (Другой рисунок.)
Контейнер, подключенный к пульту управления космического корабля. Космос — идеальное место для меня. Стерильная атмосфера, малая гравитация, я могу добраться туда, куда человек не доберется, и сделать то, чего человек не сможет никогда. Там я могу быть полезен, а сидя здесь — я миллиардная дыра в бюджете.
Бэбкок потер глаза.
— Почему ты ничего не говорил раньше?
— Да вы все помешались на протезировании. Сказали бы мне, чтобы я не вмешивался.
Бэбкок дрожащими руками скрутил рисунки.
— Честное слово, это может решить вопрос, — сказал он. — Вполне возможно.
Он встал и направился к двери.
— Держись, Джим.
Оставшись один, он вновь надел маску и постоял немного не двигаясь, вслушиваясь в легкий, ритмичный шум помп, щелчки переключателей и клапанов; он чувствовал, что там, внутри у него, холодно и чисто. Нужно признать, что это ему обеспечили: освободили от всех потрохов, заменив их механизмами, которые не кровоточат, не текут и гноятся. Он подумал о том, как обманул Бэбкока. "А почему обманывают больного раком?" Они все равно не смогут этого понять.
Он сел за чертежную доску, прикрепил чистый лист бумаги и начал рисовать карандашом машину для исследования Луны. Закончив машину, начал набрасывать кратеры и фон. Карандаш двигался все медленнее, наконец он с треском отложил его.
Нет желез, выделяющих в кровь адреналин, значит, он не испытывает ни страха, ни ярости. Его освободили от всего этого — от любви, от ненависти, — но забыли об одном чувстве, на которое он еще способен.
Синеску с черной щетиной бороды, пробивающейся сквозь толстую кожу.
Созревший угорь возле носа.
Чистый и холодный лунный пейзаж… Он снова взял карандаш.
Бэбкок со своим приплюснутым, красным носом, с гноем в уголках глаз и остатками
Жена Сэма с малиновой кашицей на губах. Лицо в слезах, капелька под неком. И этот проклятый пес с блестящим носом и мокрыми глазами…
Он повернулся. Пес был здесь, сидел на ковре, с висящего розового языка капала слюна. (Снова оставили двери открытыми!) Схватив металлическую рейсшину, он взмахнул ею как топором. Пес коротко взвизгнул, когда металл раздробил его кости. Один глаз заполнился кровью, пес дергался в конвульсиях, оставляя на ковре темные пятна, а он ударил еще и еще раз.
Маленькое тельце, скорчившись, лежало на ковре, окровавленное, с ощеренными зубами. Он вытер рейсшину бумажным полотенцем, вымыл ее в раковине водой с мылом, вновь вытер и положил на место. Потом взял лист ватмана, развернул на полу и подсунул под тело собаки, стараясь как можно меньше пачкать ковер. Подняв труп щенка, он вышел с ним на террасу, открыв дверь плечом. Выглянул через перила. Двумя этажами ниже бетонная крыша с трубами. Никто не смотрит. Он сбросил собаку с бумаги, и та полетела вниз ударилась о трубу, оставив на ней красную полосу. Вернувшись в комнату, он выбросил бумагу в мусоропровод.
Пятна крови были на ковре, на ножках столика и на его брюках. Он вытер их водой и бумажными полотенцами, потом снял одежду, внимательно осмотрел и бросил в прачечную. Вымыл раковину, вымылся сам дезинфицирующим средством и надел чистую одежду. Войдя в пустую квартиру Сэма, оставил дверь на террасу открытой и вернулся к себе.
Чистый и холодный, снова сел за чертежную доску. Ему вдруг вспомнился сон, который он видел сегодня утром: скользкие почки лопаются серые легкие кровь и волосы шнуры кишок покрытые желтым жиром и этот смрад как из уборной а он переправляется через какой-то вонючий желтый поток и…
Он начал рисовать тушью, сначала тонким стальным пером, потом нейлоновой кисточкой.
…поскользнулся и падал не в силах остановиться погружался в вязкое месиво все глубже не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой как парализованный и напрасно хотел закричать хотел закричать хотел закричать…
Машина карабкалась по склону кратера, руки ее были вытянуты, голова откинута назад. Вдали виднелась скальная стена, горизонт, черное небо и звезды, как булавочные головки. Это был он там, на Луне, но еще слишком близко, ведь над головой, как гнилой плод, нависала Земля — голубая от плесени, сморщенная, струящаяся, кишащая жизнью.
ВРЕМЕНИ ХВАТИТ НА ВСЕ
Пер. с англ. М.К. Кондратьев
На фоне серых стен и панели управления сиял обзорный экран. Лето.
Полдень. Листва.
— Вот то самое место, — прозвучал в ушах Фогеля мальчишеский голос.
Старик слегка тронул ручку управления, и точка обзора замерла футах в двадцати над землей. Кленовая листва на экране покачивалась под легким ветерком. Лежавшая внизу тропа едва различалась в густой тени.