Рассказы
Шрифт:
Он улыбался, прижмурив глаза, на щеках появились благодушные ямочки.
– Вы слишком добры, мсье, – сухо ответил Жан Пиге.
Господин Цитрин вздохнул, как боксер, прижатый к земле. Он почувствовал унижение и утомление от того, что зря набивался со своей дружбой. Он еще раз взглянул на это неприветливое лицо, тонкие губы, блестящие, как смола, неподвижные зрачки и сказал:
– Спасибо, больше мне ничего от вас не нужно.
Жан Пиге удалился, пожелав ему спокойной ночи.
Глава IV Чтобы завоевать благосклонность юноши, господин Цитрин прибегнул ко всем своим методам искушения. Каждый вечер, выслушав доклад, он заводил с Жаном Пиге разговоры, на первый взгляд совсем незначительные; но обязательно вставлял в них словцо о том, дескать,
– В первые дни вашей службы я и не подозревал, что у нас будет такое согласие, такое понимание. . .
И смотрел на него вопросительно. Но юноша отвечал:
– Вы слишком любезны, мсье. . .
Или же:
– Очень приятно. . .
Или еще:
– Стараюсь.
И этого было достаточно, чтобы господин Цитрин додумывал, что Жан Пиге не считает его любезным, что он недоволен им и что делает он все не наилучшим образом. Но господин Цитрин не собирался сдаваться и снова начинал по-отечески, вкрадчиво:
– Еще в Меце я мечтал поселить у себя приятеля. . . друга, с которым я бы не разлучался целый день, с утра до вечера. . . который был бы мне вроде брата. . . вроде второго «я». . . В то время я не надеялся, что мое намерение исполнится так быстро и полностью!
И сразу добавлял:
– Конечно, я ничего о вас не знаю. . . но и вы обо мне знаете не много. . .
На этом он делал небольшую паузу, чтобы юноша мог возразить. Но Жан Пиге не возражал. И господин Цитрин нехотя продолжал.
– Очевидно, это никак не помешает. . . В конце концов, я готов делиться с вами всем, что для вас будет полезным; и хорошо знаю, что и вы со своей стороны, когда бы я у вас спросил. . .
– Не сомневайтесь, мсье, – отвечал молодой человек таким холодным тоном, что господин Цитрин сразу сникал.
Конечно, каждый раз он говорил что-то другое, но кончались все эти разговоры все так же безнадежно. Поэтому господин Цитрин, устав от этих попыток завязать дружбу с юношей, попросил Марту рассказывать о нем все, что она выяснит. На следующий день господин Цитрин узнал, что, по сведениям консьержки, родители Жана Пиге живут в Бордо, ибо на адресованных ему письмах чаще всего стоит штемпель этого города, и что он учился на адвоката, так как Марта нашла в ящике его ночного столика Гражданский кодекс, и что денег у него мало, так как в ящике были также куски промокашки с нацарапанными на них записями о малейших расходах. Вот и все. Но самым неприятным было то, что эти сведения, которые весьма обрадовали бы господина Цитрина, если бы он услышал их от самого парня, так как свидетельствовали бы о полном его доверии, теперь, когда он получил их другим путем, его больше не интересовали. Он приказал Марте прекратить дальнейшие расспросы. Она согласилась на это с большим сожалением, жалуясь на неосмотрительность хозяев, пускающих в дом посторонних, в то время как газеты пестрят сообщениями об убийствах и кражах. И она сразу же исподтишка начала борьбу против юноши. Она подавала ему за столом подчеркнуто небрежно, отвечала сквозь зубы, не смотрела в его сторону и поворачивала разговор так, 14 Анри Труайя Господин Цитрин чтобы нигде не вставлять слово «господин», даже в тех немногих фразах, с которыми к нему обращалась. Господин Цитрин сделал ей замечание. На что она ответила:
– Он такой же слуга, как и я. У меня нет оснований называть его «господином».
– Это не так, – грустно возразил господин Цитрин, – он не слуга, Марта. . . Он. . . Он мне друг. . .
– А я думала, что вы ему платите деньги.
– Да, я ему плачу, но он мой друг. . . Прошу вас, относитесь к нему, как к моему другу. . .
Ничего не ответив, она вышла медленно и величественно, так, как идут со сцены раненые насмерть трагические актеры, чтобы где-то за кулисами отдать Богу душу. Но в тот же вечер она отомстила этому бездельнику омерзительно-слащавой услужливостью. Заглядывая поминутно в кабинет, где Жан Пиге читал свой отчет, медово-любезным голосом она осведомлялась, не принести
– Господин мне не сказали, любят ли господин, чтобы электрокамин оставался включенным в комнате господина. . .
Жан Пиге взирал на нее с удивлением, а господин Цитрин мучился и отводил взгляд, стараясь не покраснеть, от чего, конечно же, краснел еще больше.
Но, в конце концов, все это быстро надоело Марте, и она удовлетворилась тем, что с видом превосходства презрительно мерила взглядом противника.
Что касается господина Цитрина, он кое-как примирился с ледяной любезностью Жана Пиге. Не стоит быть слишком требовательным. Хотя бы потому, что присутствие этого постороннего, который решительно не желал идти на сближение, все же спасало господина Цитрина от одиночества. Кроме того, его состояние улучшалось с каждым днем. Провалы в памяти повторялись все реже и были менее значительны. Некоторые отчеты Жана Пиге не прибавляли ничего нового к тому, что он сам помнил. Ему очень нравилось переспрашивать юношу о некоторых деталях, уточнять либо благосклонно одобрять их.
– Да, да, я припоминаю. . . Читайте дальше. . .
Оврей-Пелиссак посещал господина Цитрина уже не так часто, и его предписания становились все мягче. Сначала он строго запрещал своему пациенту употреблять табак, острые блюда, вино, волноваться, ходить в гости. А сейчас он советовал развлекаться, если нравится, употреблять вино, много есть. Но господин Цитрин не решался воспользоваться этими послаблениями. Он опасался, как бы какой-нибудь мелочью не навредить долгожданному выздоровлению. Самое большее, что он себе иногда позволял – это пойти в кино и, возвращаясь домой, выпить рюмочку марочного коньяка или терновой настойки. А еще были, вслед за этими неосторожными поступками, долгие ночные часы самопроверки. Лежа неподвижно в кровати, вперив взгляд в оживающую темноту комнаты, господин Цитрин задавал себе «каверзные» вопросы о пережитом дне:
– Выйдя из дому, я повернул налево или направо? – спрашивал он себя глухим голосом.
Все затихало, будто перед лавиной. И снова глухим голосом он сам себе отвечал:
– Направо, направо. . . Я очень четко припоминаю афишу на стене возле банка и старуху, сидевшую на скамейке у автобусной остановки.
Снова молчание.
– Хорошо. . . А что я читал в газете?.. Я читал. . . вот что. . . да. . .
Он волновался, стучал себя кулаком по лбу, беспомощно откидывался на подушку, ужасаясь при мысли, что снова ничего не помнит. А затем бормотал:
– Да, припоминаю. . . Сначала я читал статью о перевооружении Германии. . . затем статью. . .
Проверка затягивалась до глубокой ночи. Господина Цитрина эти упражнения истощали, но он ужасно радовался. Утирал пот со лба, выпивал чашку холодной настойки или стакан минеральной воды и наконец звал сон. Но усталость долго не могла преодолеть возбуждения и окунуть его в мимолетные сны, имевшие преимущество перед всем, что он видел днем, так как бесследно забывались.
Глава V
Оврей-Пелиссак трясет руку господина Цитрина обеими руками:
– Вот и чудесно! Выздоровление наступило быстрее, чем я надеялся. Я рад, очень рад.
Загляните ко мне через несколько недель. Но уверен, что это будет исключительно дружеский визит. Ах да! Я и забыл! Вы можете рассчитать вашего молодого человека. . . Теперь он вам больше не нужен.
На улице господина Цитрина охватило радостное чувство победы. Он здоров! Это значит, что он такой же, как и все люди, встречавшиеся ему по дороге, такой же сильный, такой же свободный, как и они. Это значило, что он мог свободно смотреть на это серое небо с синими прорехами, которыми он сейчас любуется. Все принадлежит ему. И перед нескончаемыми богатствами, вдруг ставшими для него доступными, он не знал, на чем остановить взгляд.