Расслабься, крошка!
Шрифт:
Ему хотелось избавиться даже от запаха гостя, удушливого и тяжелого. Стоя в приемной, Боталов сквозь стеклянные двери мрачно наблюдал, как женщина средних лет елозит пылесосом по ковру, и думал, что эта история может плохо кончиться…
Блудный сын позвонил поздно вечером, кратко сообщив, что прилетает через пять часов. Боталов с облегчением услышал в голосе Егора обычные теплые интонации и поздравил себя с тем, что догадался воздействовать не на капризного инфанта, а на невестку. Алина, видимо, оказалась магистром дипломатии, потому что Егор вдруг примирительно буркнул в трубку:
— Знаешь,
— Наконец-то, — съязвил Боталов. — Осознал?
— Я не осознал, я смирился, — поправил Егор. — Мы ведь, бывает, выбираем не тех, кого одобряет семья.
Этими словами он дал понять, что не забыл, как отец в штыки встретил Алину.
Боталов помолчал, а потом спросил:
— Машину в аэропорт прислать?
— Пришли, — сказал Егор. — Устали мы, и Алинка себя неважно чувствует.
Воодушевленная благосклонностью Егора, Рокси возжелала сама встретить его в Шереметьево, но Боталов отговорил ее от этого поступка. Сам Боталов решил навестить сына утром.
В шесть утра его разбудил звонок.
Неизвестный мужчина, представившийся капитаном Чуприной, сообщил, что на Ленинградском шоссе был обнаружен автомобиль «Майбах», зарегистрированный на Александра Боталова. В салоне машины, съехавшей в кювет, находился труп мужчины с простреленной головой.
— Вам что-то говорит имя Игоря Семенова? — вежливо спросил капитан Чуприна усталым голосом.
— Да, — прохрипел Боталов. — Это мой водитель.
— Что он делал на Ленинградском шоссе? — спросил Чуприна, но Боталов резко оборвал его:
— Я еду к вам! Где вы находитесь?
Спустя три часа Боталов трясущимися руками совал в рот сигарету, зажженную со стороны фильтра.
Капитан Чуприна, довольно молодой, со странными разноцветными глазами, смотрел на него, вздыхал, но обратить внимание Боталова на горящий фильтр не решался.
Боталов смотрел и все не мог отвести глаз от простреленных дверей «Майбаха».
В багажнике остались два чемодана, а в салоне сиротливо валялся плюшевый медведь с надписью на коричневом пузе «J'aime la France».
Больше никаких следов Егора и Алины не нашли.
Жизнь Сергея Чуприны в последнее время была безрадостной.
Жизнь — не кубик Рубика, в веселенькие тона не окрасишь, крутя по спирали.
Тем более — жизнь отечественного мента.
Правительство грозило переаттестацией, а в воздухе упорно метались нетопырями слухи: милицию вот-вот переименуют в полицию, и кто не втиснется в новые, жесткие рамки действительности, отправится подметать дворы!
Судя по перепуганным лицам начальства, слухи должны были вот-вот воплотиться в жизнь. Полковники зверели, требовали повышения раскрываемости, опера суетливо носились по коридорам, создавая видимость работы.
Охохонюшки.
Как ее поднять, эту раскрываемость, пропади она пропадом?!
Дел в производстве у Сергея было одиннадцать. Два он планировал закрыть на этой неделе. Четыре — до конца месяца. По остальным четких планов не было, а одно и вовсе было заведомо провальным. Про него даже думать не хотелось, не то что копаться и раскрывать.
На планерках
Да что такое?
Он опер, гроза преступности, а живет с какой-то малахольной певичкой, которую ни на один приличный правительственный концерт еще не позвали. И песни у нее фиговые: тра-ля-ля, любовь, цветочки, разлука. То ли дело дюжие мужики из группы «Дружина»! У них целых две песни про милицию, причем одна — неофициальный гимн оперов.
Что это за певица такая, Мишель? Имя какое-то… двуполое, двусмысленное, неприличное. И живут просто так, регистрироваться не спешат. Раньше вызвали бы к особисту и потребовали объяснений за аморальное поведение. Сейчас времена изменились, но каждый раз, когда начальству было нечем попрекнуть Чуприну, ему припоминали связь с попсовой певицей.
Сергей слушал и терпел.
В личной жизни не заладилось с начала осени.
Страстный роман его с певицей Мишель, которую в жизни звали Мариной Михайловой, завязался после спасения ее от маньяка.
Все лето Сергей был вполне счастлив.
Потом страсти улеглись.
Марина, оправившись от нападения, стала ездить на гастроли, выступать в дорогих клубах. Пару раз Сергей ходил вместе с ней, но в богемную жизнь так и не втянулся.
Собственно, от улиц Москвы, где он бегал за всякой шпаной, это не сильно отличалось. Декорации побогаче — и все. Публика та же: убийцы, воры и проститутки, укутанные в меха, припорошенные бриллиантовой пудрой и кокаином. Потолкавшись на приемах, Сергей без особого труда вычислял в гламурной толпе охотников за богатством по одинаковому рыбьему взгляду, хищному и жадному.
Как-то за ужином он пытался донести свою точку зрения до Марины, но она не соглашалась, с жаром отстаивая иную точку зрения.
— Что ты понимаешь! — вопила она. — Это же такие люди! Элита! Гордость нации!
— Кто гордость нации? — ядовито интересовался Сергей, гоняя по тарелке маринованный опенок, склизкий и мелкий, как выловленный из пруда головастик. — Эта силиконовая Маша Клубникина? Или Гайчук? Или твой старый кореш Дима Белов?
— Ну, эти… конечно… Хотя я уважаю их за то, что они всего добились сами, — веско сказала Марина и покосилась на грибочек. — Господи, как ты это есть можешь? Давай закажем суши?
— Не люблю я суши.
— А я люблю.
— Вот ты и закажи. Я картошечки поем жареной, с грибами.
— Как это по-плебейски, — фыркнула Марина и ушла заказывать суши.
Без особого желания доедая ужин, Сергей раздраженно думал, что его представления о сливках общества идут вразрез с представлениями Марины.
Про нее тоже говорили.
И говорили плохое.
О неуживчивом характере, о музыкантах, отказывающихся работать с ней, о тайном покровителе Ашоте Адамяне, которого она, по слухам, обслуживала по первому свистку. Хватало доброхотов и на тусовках, были и анонимы, шепчущие гадости в телефонную трубку…