Расслабься, крошка!
Шрифт:
— Не ори ты, — поморщился Боталов. — И так голова пухнет, не знаю, куда деться. Чего сейчас-то обсуждать, почему он без охраны?
— И что делать будешь? — холодно спросил Караулов.
Боталов вздернул брови.
Хорошо прозвучало. Красиво.
«Что делать будешь?»
Будто в этой ситуации пострадал он один.
Эта фраза неприятно царапнула уголок сознания, словно кошачий коготь, но сильно не зацепила.
Не самое важное. Не самое страшное.
Самым важным ему казалось, что он поругался
Серые глаза Караулова сверлили Боталова. Он сказал:
— От меня же ничего не требуют.
— Я знаю.
— Потому я и спрашиваю: что ты намерен делать? Я ведь могу… помочь. И всякое такое.
Что входит во «всякое такое», Боталов предпочел не уточнять.
У Караулова было много возможностей.
Как и у Боталова.
У любого миллионера много «всяких таких» возможностей, которыми легко жонглировать в междоусобных войнах. И хуже нет, когда в этих войнах приходится играть с равным на его поле.
— Он их не выпустит, — тихо произнес Боталов. — Даже после того, как получит землю на Садовнической. Дело не только в участке, но и в репутации.
— А ты ведь ему подгадил тогда с террористами, — вкрадчиво констатировал Караулов. — Я, конечно, осуждать не могу, сам грешен. Но раз начинаешь грязно играть, страховаться надо. Тем более тебе есть кого терять. Дочь, кстати, где твоя?
— За границей, — вздохнул Боталов. — Ее Инна вывезла давным-давно. В Англии учится. Я сразу позаботился о ее безопасности и Инну предупредил.
— Запись спецы смотрели?
— Смотрели. Сразу же. Но ничего не вытрясли. Глухо, как в танке.
Обращаться в милицию Боталов не стал.
Кассету получили эксперты частной конторы, которые и под страхом смерти не проболтались бы, откуда у них эта пленка. Однако спустя сутки начальник конторы сконфуженно сообщил: выжать из нее почти ничего невозможно. Судя по шумам, запись велась в замкнутом помещении, никаких посторонних звуков, вроде гудков поездов или шума самолетов, позволяющих хотя бы частично локализовать поиски, не присутствовало.
В чем Боталов не сомневался, так это в причастности к похищению Ашота.
Несмотря на то что Адамян пока на горизонте не проявлялся, Боталов был убежден: это ненадолго. Скоро он, как жирная муха, прилетит на сладкое, потирая свои мохнатые лапки…
Караулов в вине Ашота не был так уверен:
— Может, все-таки не он?
— А кто? — взорвался Боталов. — На этот участок больше никто не претендовал, кроме Ашота. Он требует именно Садовническую, а не другие объекты. Вот увидишь, не сегодня-завтра он придет и потребует свое!
— Жирно, — вздохнул Караулов, а потом посмотрел на Боталова: — Отдашь?
— Да куда я денусь, — вяло отмахнулся он. — Сын у меня один. И внук — или внучка — тоже.
— Про обмен что-нибудь сказали?
— Пока нет. Естественно, я ничего не подпишу, пока не увижу Егора. Только я Ашоту не верю. Сам знаешь, как он с конкурентами поступает.
— Знаю, — поморщился Караулов. — В девяностые все так делали. Кто-то вырос из этих… казаков-разбойников, а вот Ашотик — увы и ах. Он тебе сына из машины покажет, а потом прямо там кончит, чтоб неповадно было. Ну, или тебя.
— Или меня, — кивнул Боталов.
Часы тикали.
— Я сделаю, что смогу, — холодно сказал Караулов. — Информация, специалисты… Все, что нужно. Если нужны будут деньги — добавлю. Но на многое не рассчитывай.
— Да ни на что я особо не рассчитываю, — сказал Боталов.
Ему вдруг стало противно.
Он подумал об отце Алины, который сейчас умирает от страха, в то время как брат пообещал бросить с барского плеча спецов, но при этом дал понять, что спасать племянницу не рвется.
В самом деле, чего рваться? Не дочь ведь.
Дочь со вчерашнего дня в Цюрихе, обложена броней со всех сторон. А Алина — разменная пешка, которую не жаль потерять. Ради нее Караулов не пожертвует своим состоянием и недвижимостью, если требования похитителей превысят разумные пределы.
Они просидели в кабинете еще час, прикидывая ситуацию так и эдак. Когда Караулов ушел, Боталов, нервно качавшийся в кресле, не выдержал, придвинул к себе ноутбук и посмотрел отцифрованную запись с присланной кассеты, которую видел уже раз сто.
Сердце привычно сжалось, как только белая, игольчатая вьюга телепомех сменилась темнотой, из которой выступило лицо Егора, разбитое, съехавшее набок, с заплывшим глазом.
Ногти Боталова были сгрызены до мяса. Засунув в рот кулак, он закусил костяшки.
— Папа, — надтреснутым голосом сказал сын с экрана. — Папа, отдай им все, что просят. Спаси нас.
— Марина!
— А?
— Бэ! Ты едешь или как?
Марина вздохнула и в последний раз посмотрела в зеркало.
В глянцевом серебре показывали какие-то ужасы. На нее смотрела незнакомая растрепанная тетка с дикими глазами, размазанным макияжем, лохматая, как Баба-яга. Косматая ведьма была почему-то облачена в Маринин костюм.
— Еду! — решительно крикнула она.
Гримерная фиговая, но все-таки своя, личная, отдельная от музыкантов. Теперь это входило в райдер, чем Марина невероятно гордилась. Музыканты, конечно, были не в восторге, но кто их спрашивал? На концерте можно и без них выступить, была бы «минусовка». Да она частенько и делала так на сборных «солянках», где надо было выступить с одной-двумя композициями. Не хватало еще ради десяти минут везти с собой аппаратуру!..