Расслабься, крошка!
Шрифт:
— Скажи что-нибудь, — послышался его голос.
— Что?
— Что угодно. Говори. Я ни черта не вижу.
Она сглотнула и неуверенно спросила:
— Зачем мы им? Чего они от нас хотят?
Теплая рука неожиданно коснулась ее щиколотки, и Алина с трудом сдержала крик. Егор влез на матрац — мягкий, вонючий островок на бетонном полу — и со стоном улегся.
— Ложись, — тихо сказал он. — Только осторожно.
В других условиях она бы и пальцем не притронулась к этому мерзкому ложу, но сейчас
— Ты как? — спросил он.
— Нормально.
— Нормально?
— Да. Ты что-нибудь понимаешь?
Он поворочался, шипя от боли, а потом негромко произнес:
— Нет. Но вообще-то мы — лакомый кусок. По-моему, нас с аэропорта пасли. Тот урод, которого ты там приметила, и тащил меня в подвал.
— Ты что-нибудь еще видел?
— Почти ничего. Но, кажется, мы где-то за городом. Ехали очень долго, а когда остановились, вокруг были деревья, большие, кажется, дубы. На Москву не похоже. Ты точно в порядке?
— Я пить очень хочу, — пожаловалась она. — И еще меня очень тошнит.
Егор, кряхтя, как старый дед, поднялся и пополз в темноту.
Алина испугалась:
— Ты куда?
— Где-то тут должна быть вода. Они бросили нам бутылку. Я буду искать, а ты говори.
От страха она никак не могла сообразить, что говорить, а потом торопливо, словно боясь, что перебьют, зачастила:
— Вдоль по реченьке лебедушка плывет, выше бережка головушку несет. Белым крылышком помахивает, на цветы водицу стряхивает…
В темноте, вязкой, как кисель, он чем-то громыхнул. Алина испуганно замолчала.
— Я ведро нашел, — сказал Егор.
— Зачем нам ведро?
— По-моему, удобств здесь не предусмотрено. Что там дальше про лебёдушку?
Он крепился изо всех сил и даже слова пытался выговаривать с прежними интонациями, но получалось плохо.
Только в этот момент до Алины дошло, что держать их в подвале будут долго, раз уж позаботились о таком важном атрибуте, как помойное ведро. Она тихонечко заскулила, стараясь, чтобы Егор не услышал.
Он с удвоенной силой заметался по подвалу, ойкая от боли. Проклятая бутылка все не находилась. Ему казалось, что он облазил уже все вокруг этой чертовой лестницы, и даже на ступеньки поднимался, но бутылка как сквозь землю провалилась. В тот момент, когда он уже хотел сдаться, мучимый болью, она вдруг сама подкатилась ему под колено. Обрадовавшись, он схватил ее и пополз к Алине, потом вернулся, нащупал ведро и пополз снова, громыхая пластмассой по бетону.
Алина попила воды, а потом ее долго тошнило, так что ведро оказалось кстати. С трудом отдышавшись, она легла на матрац рядом с Егором.
— Надо карманы обшарить, — сказал он. — Может, у нас что-нибудь есть.
— Что?
— Не знаю. Хоть что-то.
— В сумке.
— Беда, — выдохнул он. — Как было бы здорово, если бы он остался в кармане. Мы позвонили бы ментам или папаше, и нас бы нашли по сигналу. Но ты пошарь у себя в карманах, а потом у меня. Мне это… не очень удобно.
Под «неудобно» подразумевалось — больно.
И Алина это прекрасно понимала. Она встала и сунула руки в карманы своих джинсов.
— Ничего. Давай у тебя посмотрю. Ты лежи, только ноги вытяни.
Она споро обшарила его карманы. Он лежал неподвижно и только тяжело дышал забитым кровью носом.
— Ничего интересного, — разочарованно сказала она. — Бумажки какие-то…
— Это билеты на самолет, — глухо произнес он. — Черт. Получается, мы голые?
Прижавшись друг к другу, они лежали молча, пока Алина не начала всхлипывать, но у Егора не было сил ее утешать.
Ему было точно так же страшно, но признаться в этом — значило повергнуть Алину (да и себя самого) в еще большую панику. Измученный страхом и болью, он не сразу заметил, что Алина задремала, а потом и сам провалился в забытье.
Лампочка вспыхнула, заставив их открыть глаза и зажмуриться.
Дверь открылась, и по ступенькам спустился давешний бритый затылок, тащивший стул и штатив. Следом спустились еще трое. Один из них, высокий, коротко стриженный блондин с неприятным взглядом, уселся на стул и беззлобно поинтересовался:
— Очухались?
Алина бросила быстрый взгляд на Егора, ужаснувшись его виду: лицо разбито, на лбу и под носом кровоподтеки, нижняя губа лопнула и распухла…
— Что вам надо? — тихо спросил он.
— Мне лично — ничего, — с видимым удовольствием ответил Вадим Коростылев. — А вот одному хорошему человеку ваш папашка задолжал.
— А мы здесь с какого боку? — спросил Егор. — Спрашивали бы с папашки.
— Так спрашивали. Не хочет папашка по-хорошему. Пришлось по-плохому.
Егор помолчал, а потом сказал чуть более твердым голосом:
— Ее отпустите. Папашка мой, значит и дела наши. Она ни при чем.
Вадим хлопнул себя по коленям и захихикал, как будто Егор сказал что-то забавное:
— Вот ты странный, парень. Кто ж в здравом уме козыри станет сбрасывать?
Бритый затылок тем временем установил напротив Егора штатив и насадил на него камеру. Коростылев, которому это слегка заслонило обзор, накренился вбок и сказал:
— Мы сейчас папане вашему послание запишем. Скажешь: «Папа, отдай этим милым людям все, что должен, иначе мне кранты».
Егор сглотнул, а потом решительно сказал:
— Нет.
Вадим удивленно дернул бровями:
— Нет?
— Нет. Она уйдет — скажу. Иначе ничего записывать не буду.