Расслабься, крошка!
Шрифт:
Приткнув машину на крохотную стоянку, Димка походил вокруг, попинал колесо и с тоской закурил, хотя делать это ему строго запрещалось.
Что за жизнь такая?
Курить нельзя, пить нельзя. Есть все подряд — и то нельзя.
А ему иногда хотелось жареной картошки с грибами и луком, чтобы поджарка приставала к сковороде, а он ее — вилкой, вилкой, отодрать и выложить сверху аппетитной кучкой!
Но от картошки толстеют, и потом придется сгонять вес, сидеть на диетах…
Егор вышел из дверей, покрутил головой и, увидев Димку, стал спускаться по ступенькам, держась неестественно прямо, как гусар. На нем была толстая куртка с капюшоном и какие-то дикие штаны в черно-белых зигзагах.
— Привет, — сказал он. — Давай погуляем.
Димка, сообразивший, что объятия и похлопывания по плечу вряд ли уместны, протянул было руку, но сконфузился, увидев гипс на кисти Егора. Лубок был уже не первой свежести, и кто-то очень остроумный нарисовал на нем смайлик.
— Ну ты даешь, — обиделся Димка. — Я думал, он по заграницам разъезжает, а он тут отлеживается. Телефон выключил, ни звонков, ни писем… Слушай, видок у тебя…
— Красивый? — усмехнулся Егор.
— Нет слов! Красивен и прекрасен. Как с таким рылом на работу, а?
— Нет такого слова.
— Какого?
— Красивен.
— Ну и ладно, — рассмеялся Димка. — Где тебя так угораздило?
Егор помялся, огляделся вокруг и спросил:
— Никому не скажешь?
Димка дернул себя за резец:
— Зуб даю.
И Егор рассказал.
По мере повествования лицо Димки вытягивалось все сильнее.
Они уселись в Димкину машину, выкурили все сигареты, сгрызли завалявшиеся в машине чипсы и допили бутылку воды.
Егор замолчал, думая о своем…
С неба, темнеющего и низкого, как задымленный купол, тихо падал снег, укрывая подмерзшую землю и скованные белым льдом лужи. На территории больницы у забора красовались ели, напомнившие Димке о скорых новогодних празднествах.
— Да, дела, — сказал он.
Поначалу, когда Егор описывал темный подвал, побои и собственное отчаяние и ужас, у Димки холодели руки, а сердце сжималось от страха и сладкого восторга, но потом в голове стала биться несуразная мысль…
Это же приключение! Настоящее!
Не какая-то выдуманная история, а самый настоящий боевик, трэш и мясорубка. И это непременно надо использовать. Последнюю мысль он высказал вслух.
— Ни в коем случае, — строго сказал Егор.
— Почему?
— Потому. Нас там не было. Кстати, ты Маринку не видишь?
— Ну, видел как-то раза два на концерте, — неохотно сказал Димка, крайне недовольный вмешательством бывшей подружки в жизнь Егора.
Как было бы замечательно, если бы героем оказался он, Димка!
На мгновение он замечтался, представив себя в роли киношного супергероя, выбивающего дверь плечом и разящего врагов разрядами молний.
Да, плащ героя ему бы подошел. А достался он какой-то писклявой пигалице…
— Позвонить надо ей, — сказал Егор. — Спасибо сказать. Есть ее номер?
— Делать мне нечего, только номера кого попало записывать, — фыркнул Димка. — У меня сейчас голова не об этом болит.
— А о чем?
Димка вдохнул, а потом стал выталкивать жалобы со скоростью пулеметной очереди.
Рассказал про срывы эфиров, несуразные цены за участие в рейтинговых передачах и о вероятной мести Галахова, только в последний момент сообразив, что Егор ничего не знает о том, что произошло в Юрмале.
Когда Димка закончил, Егор долго молчал, ковыряя носком ноги припорошенную снежком брусчатку.
— Знаешь, я после всего стал немного иначе на жизнь смотреть. На ссоры с отцом, на то, что у него шашни с Рокси. Раньше я бы сам из себя выпрыгнул от злости, потребовал бы, чтобы они расстались, а если бы не вышло — перестал бы с ними общаться раз и навсегда. А сейчас я смотрю на все это: на романы, на работу, интриги всякие ради теплого местечка… И понимаю, что все это — конфетти. Минута блеска, а потом — грязные бумажки под ногами. Не стоят они таких усилий.
— А что тогда стоит? — спросил Димка.
Егор улыбнулся:
— Наверное, любовь. Семья. Дети. Жизнь. Остальное вторично. Понимаешь, когда я в этом подвале сидел и думал, что завтра, может быть, меня убьют, Алинку убьют, а с нами — и ребенка нашего, было так страшно. Это же жуть жутчайшая, Димас: не быть! Только что был, а потом хлоп — и тебя уже нет. В такие минуты начинаешь оценивать все по-другому.
— Ты как поп говоришь, — поморщился Димка. — Возлюбите ближнего, не гадьте на нижнего… Слушаю тебя и не узнаю. Это же не ты.
— Почему?
— Потому что прежний Черский и со сломанной рукой прискакал бы на работу, навел там шороху, а из трагедии сделал бы шоу! А ты сидишь тут, философствуешь… Скажи еще, что после больницы отдашь свое бабло на храм, а сам — в монастырь.
— Ну, настолько высоко я еще не взлетел, — усмехнулся Егор. — Но где-то ты прав. Раньше я был другим. Сейчас вот я думаю, что зря порвал с Антоном. Можно ведь было простить.
— Он у тебя вообще-то девушку увел, — мстительно напомнил Димка. — И девушку любимую.
— Ну да. Но я сейчас дал бы ему в морду — и все. А потом, глядишь, и помирились бы. Только он мертв, и с этим ничего не поделать.
Снег все падал и падал.
Димка включил дворники, размазав по стеклу белую кашу.
— Ты так говоришь, потому что хочешь красиво выглядеть, — фыркнул он. — Сам себя оправдать. Если бы Антон был жив и замутил с твоей Алинкой, ты бы точно так же вышвырнул его вон. И не говори мне, что было бы иначе. Я тебя как облупленного знаю.
Егор помолчал, а потом — чудо чудное! — неохотно согласился: