Расследование убийства Российской Императорской семьи. Избранные главы

Соколов Николай Алексеевич

Как следует из показаний свидетелей, все эти случаи особенно тяжело отражались на душах детей; они оскорбляли их и вызывали в них чувство живого возмущения. Среди оскорблявших выделялся тот же Домодзянц, по словам полковника Кобылинского, «персонаж глупый, грубый и наглый». Он отравлял жизнь Императорской семьи во время прогулок в парке. Царевич говорил о нем в своем дневнике, употребляя в его отношении вполне определенное русское слово.

Среди офицеров был один, который особенно старался проявить свою бдительность при охране Императора. Это был студент, имя которого я не знаю. Во время прогулок семьи в парке он ни на шаг не отходил от Императора и буквально наступал ему на пятки. И вот однажды Император был вынужден взмахом трости назад охладить пыл этого революционера-охранника.

Подобное поведение некоторых из офицеров, а иногда и прямая агитация таких, как Домодзянц, морально развращали солдат. Они, в свою очередь, также старались проявить собственную инициативу в деле охраны царя и переходили границы человечности.

Во время прогулок они ни на шаг не отходили от Императорской семьи, окружая ее и не позволяя ни на минуту удалиться. Они подсаживались к Императрице, разваливались в непринужденных позах, курили и некоторые даже пытались завести с ней разговор.

Когда они встречали Императора, у которого в привычке было приветствовать офицеров и солдат, они не отвечали на его приветствия.

Однажды, во время прогулки в парке, они увидели в руках царевича его маленькую винтовку. Это была модель русской винтовки, сделанная для него одним из русских оружейных заводов, ружье-игрушка, совершенно безвредная из-за отсутствия специальных для нее маленьких патронов. Солдаты, вооруженные настоящими винтовками с боевыми патронами, усмотрели в этом опасность и через офицера потребовали обезоружить царевича. Ребенок, у которого отняли винтовку, разрыдался и долго горевал, пока полковник Кобылинский не вернул ему ее тайно от солдат и в разобранном виде.

Когда дети поправлялись после тяжелой болезни, семья вечером собралась в одной из комнат. И тут же в комнату вошли солдаты и заявили, что отсюда идут сношения с внешним миром путем световых сигналов. Это одна из великих княжон, занимаясь рукоделием, машинально покачивалась из стороны в сторону, и ее тень была принята за сигнализацию.

Иногда под влиянием падающей дисциплины поступки солдат становились похожи на поведение настоящих бандитов. Они позволяли себе входить во внутренние покои дворца, где не было никаких постов, рассматривали предметы мебели, высказывая невежественные, лживые и грубые суждения по поводу Императорской семьи.

В парке жили дикие козы. Один из часовых застрелил одну. Он был наказан. Но, несмотря на это, когда он снова стоял на том же посту, он застрелил и другую.

Немалой была и склонность революционных солдат к воровству. Некоторые, стоя на часах, взламывали шкафы, находившиеся вне комнат дворца, забирались в кладовые, похищали провизию.

Справедливости ради следует отметить, что в составе охраны были и иные люди, как среди офицеров, так и среди солдат. Они совсем иначе относились к Императорской семье, но они делали это тайно, боясь быть увиденными.

§ 2

Я погрешил бы против истины, если бы умолчал в расследовании о некоторых лицах из окружения Императора до его отречения, которые пользовались его милостями [23] .

В числе других людей наиболее близкими к императору в момент его отречения были: начальник походной канцелярии Нарышкин, начальник конвоя генерал и граф Граббе, флигель-адъютанты Мордвинов, герцог Николай Николаевич Лейхтенбергский, Саблин из гвардейского экипажа и граф Апраксин, заведовавший делами императрицы.

23

Я опираюсь не только на показания уже названных свидетелей, но еще и на показания преподавателя английского императорских детей Сиднея Ивановича Гиббса, которого я лично допросил в Екатеринбурге 1 июля 1919 года.

Я уже показал, передавая слова полковника Кобылинского, бывшего свидетелем, как покидал Нарышкин поезд царя, прибыв вместе с ним в Царское Село. Позднее, когда узнали, что Царь уезжает из Царского Села, ему была дана возможность взять с собой несколько человек по его личному выбору. Он выбрал Нарышкина. Но, когда последнему было объявлено желание Императора, он попросил двадцать четыре часа на размышление. Этот ответ был передан императору. И он не стал ждать конца его размышлений и выбрал на его место Илью Леонидовича Татищева.

Все свидетели говорят о таком поведении Нарышкина, похожем на поведение других старых придворных. И это не их личное мнение, а доклад о фактах, о которых говорили и другие свидетели. Например, Керенский констатирует:

«Царю не делалось никаких стеснений в выборе тех лиц, которых он хотел видеть около себя в Царском Селе. Я хорошо помню, что первое лицо, которое он выбрал, не пожелало быть с ним. Кажется, это был Нарышкин. Тогда Царь выбрал на его место Татищева, и тот согласился. Я нахожу нужным, чтобы было отмечено, что Татищев держал себя с достоинством, как должно. Это тогда в среде придворных было редким исключением».

22 марта, когда император, вернувшись из Могилева в Царское Село, прибыл во дворец, он ждал, что к нему не замедлят явиться Мордвинов и герцог Лейхтенбергский. Они не ехали. Император справился о них у камердинера Волкова. Тот пошел к обер-гофмаршалу графу Бенкендорфу, и тот сказал: «Они не приехали и не приедут».

Волков передал этот ответ императору. То не подал никакого вида, как утверждает Волков. Он лишь сказал: «Хорошо». «Что касается Мордвинова, то он был одним из самых любимых флигель-адъютантов. Саблин – тоже. Когда в дни революции к дворцу стали стягивать войска и пришел гвардейский экипаж, к которому принадлежал Саблин, я видел почти всех офицеров этой части. Но Саблин не явился и больше не показался Императорской семье».

Граф Апраксин был во дворце, когда 21 марта генерал Корнилов явился и объявил, что все, кто хотят, могут остаться, но тогда они подвергнутся режиму арестованных. Апраксин остался, но через несколько дней он оставил Императорскую семью.

Граф Граббе тайно скрылся, оставив не только государей, но и свою службу. Показания Кобылинского:

«Самоотвержение графа Апраксина длилось всего дня три, не больше. Он подал заявление и просил его отпустить. Он говорил, что все дела во дворце закончил».