Расстояние между нами

Глаза буквально прожигают дыру в странице. Я должна это знать. Обычно я с легкостью разделываюсь с подобными задачами, но сейчас решение не приходит в голову. Раздается звон дверного колокольчика, и я быстро убираю домашнее задание под стойку и поднимаю взгляд. В магазин заходит парень с сотовым.

Что-то новенькое.

Не сотовый, конечно, а парень. Я не хочу сказать, что мужчины в принципе не заглядывают в кукольный магазин… Хотя, что уж тут, мужчины и правда не часто к нам заходят. Такое случается лишь несколько раз за год, не чаще.

Я слегка улыбаюсь. В нашем небольшом прибрежном городке есть два типа людей: богатые и те, кто им что-то продает. Видимо, деньги вдохновляют на коллекционирование бесполезных вещей, таких, например, как фарфоровые куклы (прилагательное «бесполезные» ни в коем случае нельзя употреблять по отношению к куклам в присутствии моей мамы). Богачи – наше постоянное развлечение.

– В смысле, ты хочешь, чтобы я выбрал? – Мистер Богатей между тем не перестает с кем-то говорить по телефону. – Бабушка не сказала, какую именно она хочет? Хорошо, я все сделаю.

Он с тяжелым вздохом убирает сотовый в карман и подзывает меня. Да, именно что подзывает. Только так я и могу описать этот жест. Он даже не взглянул на меня, просто поднял руку и двумя пальцами подозвал к себе. Он рассматривает кукол, в задумчивости потирая подбородок, и даже не поворачивается ко мне. Я бросаю на покупателя оценивающий взгляд. Неопытный продавец, возможно, и не уловил бы окружающую парня ауру богатства, но я вижу ее так четко, будто она материальна. Он буквально пропах деньгами. Скорее всего, его костюм стоит больше, чем весь мой гардероб, вместе взятый (хотя тут мне похвастаться нечем: все мои наряды помещаются в одном малюсеньком шкафу). Конечно, его одежду нельзя назвать вызывающе роскошной, ведь действительно дорогие вещи всегда выглядят сдержанно. Брюки-карго, розовая рубашка (высокий воротник небрежно расстегнут, рукава закатаны) были явно куплены не на распродаже в ближайшем торговом центре. Плотная, без единого изъяна ткань, ровная, будто по линейке выполненная, прострочка, идеальной формы пуговицы… Сразу становится понятно, что владелец такой рубашки, если он того захочет, сможет скупить весь магазин. Ну или не он, а его родители. Сначала я не поняла, насколько молод посетитель, потому что уверенное поведение добавляло ему возраста, но стоило мне подойти ближе, как иллюзия рассеялась. Может быть, он даже моего возраста? Наверное, ему лет семнадцать. Хотя, возможно, и на год больше. Удивительно, как мой ровесник, человек, еще не поживший и толком ничего не видевший, может вести себя так надменно… Очевидно, что такое отношение к жизни он впитал с молоком матери.

– Могу ли я помочь вам, сэр? – Только моя мама смогла бы услышать сарказм, звучащий в моем голосе.

– Да, мне нужна кукла.

– Простите, но мы всё распродали.

Многие не понимают моего юмора. Мама называет его сухим. Думаю, в ее интерпретации это означает «несмешной». А еще она говорит, что я единственная, кто понимает собственные шутки. Может, если бы я, пошутив, тут же рассмеялась собственной остроте, как это делает мама, когда помогает клиентам, то люди стали бы реагировать на мои слова должным образом. Но это выше моих сил.

– Смешно, – говорит парень так, будто на самом деле не считает это смешным, а просто хочет, чтобы я замолчала. Удивительно, но он до сих пор даже не взглянул на меня. – Как думаешь, какая из них понравится женщине в возрасте?

– Любая.

И тут он поворачивается ко мне. На долю секунды в его глазах мелькает удивление, будто он ожидал увидеть перед собой взрослую женщину – виной всему мой голос, он немного ниже, чем у обычного подростка, – но это не мешает ему спросить спокойный тоном:

– А какая нравится тебе?

Можно ответить «никакая»? Хоть этот магазин – мое неизбежное будущее, он является маминой любовью, а не моей.

– Я неравнодушна к вечным плакальщицам.

– Что, прости?

Я показываю на фарфоровую малышку – ее рот открыт в беззвучном крике, а глаза плотно закрыты.

– Предпочла бы не видеть их глаза, ведь глаза могут многое сказать. Вот их говорят: «Я хочу украсть твою душу, так что лучше не поворачивайся ко мне спиной».

Он награждает меня улыбкой и лицо его тут же меняется самым удивительным образом: надменное выражение пропадает, черты смягчаются, – и парень оказывается вдруг весьма привлекательным. Ему определенно стоит улыбаться почаще. Однако я даже не успеваю закончить свою мысль, как его улыбка исчезает.

– Скоро день рождения моей бабушки, и мне нужно выбрать для нее куклу.

– Тут сложно ошибиться. Если ей нравятся фарфоровые куклы, то понравится любая из них.

Он вновь смотрит на полки:

– Почему плакальщицы? Почему не сони? – Он окидывает взглядом куклу, изображающую спокойного на вид ребенка, чьи светлые кудряшки украшает огромный розовый бант. Лицо куклы кажется расслабленным, ручки в умилительном жесте подпирают щеку.

Я тоже смотрю на куклу и сравниваю ее с плакальщицей рядом. С той, чьи кулаки сжаты, пальцы на ногах скрючены, а щеки порозовели от гнева. «Потому что именно так я и живу – в беззвучном крике», – подумала я, но, слава богу, не сказала этого вслух. Вместо этого я пожала плечами и ответила:

– Обе сойдут.

На самом деле клиентов не интересует истинное мнение продавца, они желают, чтобы ты подтвердила их собственное, только и всего. Так что если мистер Богатей хочет купить для бабушки спящего ребенка, то кто я такая, чтобы его останавливать?

Он качает головой, словно стараясь прогнать какую-то непрошеную мысль, и небрежным жестом показывает на совершенно другую полку. Там тоже стоят пожирательницы душ, только совсем иного толка. Девочка, на которую он указывает, одета в клетчатую школьную форму и держит на поводке черного шотландского терьера.

– Думаю, эта подойдет. Ей нравятся собаки.

– Кому? Вашей бабушке или… – Я щурюсь, чтобы прочитать табличку перед куклой. – Пегги?

– Совершенно очевидно, что Пегги нравятся собаки, – говорит он, и на его губах играет слабая улыбка. – Я имел в виду бабушку.

Я открываю шкафчик под полочкой, чтобы найти коробку от Пегги. Достаю ее, осторожно беру девочку с собакой и табличку с ее именем и иду к кассе.

– Почему у собаки нет имени? – интересуется Мистер Богатей, пока я тщательно упаковываю куклу. – Пегги и собака, – читает он вслух название на коробке.

– Потому что люди предпочитают давать животным клички своих любимых питомцев.

– Правда?

– Нет. На самом деле я и понятия не имею почему. Но могу дать номер телефона художника, сделавшего Пегги. Можете спросить у него.

– У тебя есть номер мастера?

– На самом деле нет. – Я механически пробиваю чек.

– Тебя сложно понять, – вздыхает парень.

Почему он пытается меня понять? Мы же говорили о куклах. Он протягивает мне кредитную карточку, и я провожу ее через аппарат. На карточке написано имя: «Ксандер Спенс». Ксандер? И как же правильно произносится это имя? Даже спрашивать не буду, мне все равно. Я и так была достаточно милой. Будь мама здесь, она бы осталась мною довольна. Конечно, мама лучше меня скрывает раздражение – она даже от меня его скрывает, – но я списываю это умение на годы практики.