Рассвет в забвении
Шрифт:
«Даже жалко на неё смотреть, – думал Джим, наблюдая за счастьем сестры друга, – она совсем не понимает, насколько этот пышный сумбур ненастоящий, фальшивый. До омерзения приторно».
***
Через три дня после свадьбы мистер и миссис Маллиган отправились в путешествие, квартира и салон байков целиком остались в распоряжении Джима. Скучать не приходилось: работа поглотила молодого человека, ему было не так просто справляться одному, да ещё, как назло, клиентский поток усилился. Хорошенькие девушки арендовали себе «игрушки» для фотосессий, а лихачи-парни желали покрасоваться перед слабым полом на эксклюзивном мотоцикле.
Но пришла дождливая неделя, которая
Прежние кошмары стали чаще являться Джиму во сне. Лихорадка усиливала его тревогу, оставляя внутри детское чувство жалости к себе, а одиночество его лишь усиливало.
Сегодня он видел во сне себя на крыше незнакомого здания, перед его взором, под ногами, лежал целый город, ветер трепал волосы на затылке. Ему было весело и смешно, его охватывала эйфория. У самого края крыши стоял человек в пальто, которого он часто видел во снах. Он чувствовал его страх, то, как он сбит столку; он ненавидел и обожал его – да что ж это за гадливость?..
«Ты на стороне ангелов… – бормотал он, мечась по подушкам. – Тебе скучно!..»
– Джим! Джим, тише, тише, – вырвал его наружу нежный голос, и чьи-то ласковые руки обхватили его лицо.
– Ты на стороне ангелов… – буркнул Джим, не придя окончательно в себя.
– Хм, ну, возможно, – улыбнулась кокетливо «незнакомка». – Мне Теренс звонил, передал, что ты тут помираешь простуженный, просил присмотреть за тобой.
– Здравствуй, – тихо и успокоенно сказал Джим, с трудом открывая глаза.
– Я заварю тебе ромашкового чая и в аптеку сбегаю: все мужчины, как один, только ноют, как им плохо, а сами и лекарств не купят себе, сразу «священника зовут», – с улыбкой произнесла Леони и вышла из комнаты.
Остаток вечера они не разговаривали. Леони напоила чаем и накормила ужином и лекарствами больного, после чего разложила на столе ватман, где разрабатывала проект рекламного щита для ночного клуба.
Утром она сидела на кровати Джима, возле его ног: сонная, с прикрытыми глазами, вытянув перед собой руки, в которых держала большую белую кружку с кофе. В ней было сейчас что-то нелепое, незнакомое: при прежнем их взаимодействии Леони всегда казалась Джиму немного ненастоящей, будто хотела выставить наружу только сильные черты своего характера, прикрываясь ими, как бронёй. Но теперь она лениво посапывала и медленно наклоняла голову то на левое, то на правое плечо, пытаясь разбудить себя этими движениями.
– А я, наивный, всё жду, когда ты носом клюнешь в свою кружку, – смеясь заговорил Джим, прижавшись удобнее к подушкам.
– Тогда я разозлюсь, а ты окажешься единственным, кто попадётся мне под руку в этом состоянии, – ответила Леони, зевая. – Но, на самом деле, самое настоящее зло – это болезнь, – рассеянно заключила она.
– Думаешь? Не уверен. По мне, так самое настоящее зло – это люди.
– Очень жестокое умозаключение, – Леони нахмурила бровки и сосредоточенно посмотрела в глаза Джима. – Да, полно плохих людей, да что там – ужасных людей – но я склонна считать, что нельзя стыдиться того, какие мы есть… Я хочу сказать, что мы хороши такими, какими созданы, а наши недостатки – наша уникальность.
– По твоей теории выходит, что, скажем, маньяки, педофилы и тому подобные – это уникальные и оригинальные создания, их недостатки не стоит осуждать? – он её испытывал.
– О боже… Перестань, ты говоришь пугающие вещи… – Леони, оживившись, тотчас совсем проснулась. – То, что ты перечислил, – скорее, болезни, которые родились у людей в социуме. Всегда есть причина, какая-то
– То есть ты не веришь в чистое зло? – ухмыльнувшись, спросил Джим и в упор посмотрел на свою собеседницу. – А я слышал и читал про множество примеров, когда даже в счастливых семьях росли будущие убийцы и преступники: некоторым просто скучно и хочется извращённой забавы…
– Я не верю в это, – оборвала она его. – Так или иначе, есть какое-то отклонение, какой-то момент, который перевернул сознание человека, а изначально он чист, – её голос звучал почти жалобно. Чувствовалось, как Леони боялась усомниться в своих убеждениях.
– Да ты филантроп, Леони. Я даже завидую тебе, что ты думаешь именно так. Наверное, никогда не потеряешь веру в людей.
– Так всё, хватит! Эта тема не самая подходящая для утра, – она попыталась рассмеяться, боясь угнетающей атмосферы этого странного разговора. – Мне пора на работу, надеюсь, что тебе сегодня лучше.
Она провела в квартире брата наедине с его другом ещё пару дней. За это время она узнала Джима немного лучше, да и он перестал упрекать себя за интерес к частым долгим разговорам с этой девушкой по вечерам.
***
Он брёл по улице совершенно один, в руках держал телефон из своего секретного дипломата: устройство было запароленно. Что же там хранилось? Наверняка там ответы на десятки его вопросов, пусть и не на все. Чем насыщеннее становились его чувства, его новая жизнь, тем болезненнее его истязали помыслы о прошлом. Ему, как в детстве, хотелось зажмуриться – главное посильнее – и никакая бы работа мысли его более не мучила – никаких самоистязаний, никакого хаоса, и чтобы он помнил свою прошлую жизнь такой, какую он себе много раз фантазировал.
Близилась ночь, упала тень, пожирая последние отблески закатного солнца, воздух разрядился, увлажнился и насытился запахами трав. Джим остановился, душевные метания, разрывающие на части его рассудок стихли; раздалось стрекотание кузнечиков. «Пора бы двигаться к дому, иначе вернусь совсем в ночи».
Он поднял голову, ему вдруг отчаянно захотелось искать ответы где-то вне этого города, где-то чуточку выше. Он забылся…
Над его головой торжественно раскинулось дерево, а над деревом, ещё дальше, целый небосвод. По грязно-голубому небу медленно плыли розовые облака, сталкиваясь друг с другом, образуя невиданные полотна, словно невидимый мастер орудовал над своим новым живописным шедевром. Вблизи, у самого лица Джима, пролетел ночной мотылёк и запорхал ввысь, окружающие звуки усилились. Он ощутил себя ребёнком, который впервые огляделся и увидел эту красоту. «Замечал ли я всё это раньше, тогда? Видел ли я красоту в природе, в жизни? Знали ли я вообще что-либо о красоте?.. А знаю ли сейчас? Ведь я никто, по сути у меня нет лица и нет души, которой без воспоминаний быть не может… Да и хочу ли я что-то знать? Вряд ли. Ведь всё вокруг – ненастоящее, придуманное людьми, всё это обман, игры друг с другом, каждодневное самоутверждение, а живём мы по сути лишь для того, чтобы засвидетельствовать величие небес – вот и всё».
Если бы ему сейчас, в его размягчённые мысли, пришло воспоминание о том, что раньше его едва ли волновал полёт какого-то мотылька, что подобное ему виделось мелочным и жалким, что играть в жизнь нужно напротив – по-крупному и жёстко – то он, вероятно, застрелился от осознания собственной наивности.
Но сейчас он не был Джеймсом Мориарти, злодеем-консультантом, одержимым Шерлоком Холмсом, он был просто Джим – Джим, который посмотрел на небо.
***
США, Нью-Йорк, год спустя.