Расул Гамзатов
Шрифт:
«Обязанности жены в любой семье очень тяжёлые. Даже при самом хорошем муже, а тем более, если ты живёшь с такой неординарной личностью. С самого начала нашей совместной жизни я поняла, что от такого одарённого, творческого человека нельзя требовать, чтобы он починил утюг, прибил гвоздь, помог принести сумки с базара. Гамзатов совсем не приспособлен к жизни. Он теряется, когда ему приходится сталкиваться с элементарными житейскими проблемами. Поэтому все вопросы, не связанные с творчеством, я беру на себя».
И добавляла: «Он очень рассеянный человек. У него была привычка делать записи на листах. Естественно, он их терял, и ему приходилось начинать всё заново. Мне пришлось долго его уверять писать в тетрадях. Сейчас, слава Богу, он аккуратно заносит
С годами становилось труднее со всем управляться. А тут ещё болезни, подтачивавшие здоровье Расула Гамзатова. Врачи, предписания, лекарства, режим — контролировать всё было трудно, особенно когда поэт увлекался работой и забывал обо всём остальном.
Когда ты уходишь — так худо Становится мне в тот же час! А сердце — как перстень, откуда Вдруг выпал бесценный алмаз. Когда ты уходишь — простые Дела усложняются вдруг. Глаза мои — гнёзда пустые, Что птицы оставили вдруг [191] .А к ним по-прежнему шли люди, надеявшиеся на помощь, когда от государства получить её было почти невозможно. Общество явно разделилось на богатых и бедных, и тем и другим всегда чего-то не хватало, в результате росла преступность, а о справедливости уже никто и не помышлял.
191
Перевод Е. Николаевской.
«Люди доведены до отчаяния, — печалилась Патимат. — Раньше к нам обращались с просьбами дать денег для того, чтобы женить сына, или на покупку машины, или на строительство дома. Сейчас тоже приходят, но просят, знаете, на что? На лекарство и на хлеб. У них не осталось других желаний». А Гамзатов добавлял: «Когда ко мне стучатся старые горцы, у которых считалось высшим позором что-то просить, и просят денег на хлеб, мне становится до слёз обидно».
Не лучше обстояли дела и в музее, которым по-прежнему руководила Патимат Гамзатова. Зарплаты были столь мизерными, что директору было стыдно перед своими сотрудниками. Денег не хватало на самое необходимое — на реставрацию, на затраты по обеспечению хранения коллекции, на организацию выставок, не говоря уже о закупках новых экспонатов. Расул Гамзатов помогал музею, чем мог, но и он был уже не столь всемогущ, как прежде.
Телевизор показывал такое, что не хотелось смотреть, газеты лучше было и вовсе не читать, хотя бы из гигиенических соображений, телефон звонил всё реже, и новости были невесёлые. Но дом поэта оставался его поэтической крепостью, в котором царствовала его муза — Патимат. И она по-прежнему вдохновляла творца на замечательные произведения. В одной из посвящённых ей элегий Гамзатов писал:
Люблю я ночи чёрные, как порох, Люблю гнездовье отчее — Цада. Люблю всех женщин я, среди которых Не знала ты соперниц никогда [192] .192
Перевод Я. Козловского.
Казалось, эта твердыня нерушима. Беда пришла нежданно. Патимат уже несколько лет серьёзно болела, но держалась, а потом произошло резкое ухудшение.
«Мама очень больна, — писала Салихат Гамзатова. — У неё онкология и ей совсем немного остаётся жить. Папа с ней в Москве уже несколько месяцев. Мы приходим в больницу, и она просит папу уехать в Махачкалу. Папа говорит, что останется, что он не может оставить её. Моя мама была очень мужественная женщина и всегда заботилась о папе, как о ребёнке. Она смотрит на папу и говорит: “Расул, что ты можешь сделать? Чем ты можешь помочь? Ты будешь сидеть в московской квартире. И ты даже не сможешь выйти на улицу подышать”. И у папы катятся слёзы. Квартира моих родителей была на седьмом этаже на Тверской улице, и, естественно, папе с его болезнью Паркинсона трудно было бы ходить по Тверской. Мама обещала приехать после окончания курса лечения. Она, действительно, приехала, но мы знали, что выздоровления уже не будет. Она приезжала всегда такая красивая, элегантная, радостная, что возвращается домой. А приехала домой обессиленная, на носилках. Потерянный папа никому не рассказывал о своих чувствах, но после её смерти он не мог спать в их спальне, перешёл в другую комнату, только через год вернулся в прежнюю, рядом с которой был его кабинет».
Патимат Саидовна Гамзатова скончалась в июне 2000 года, не дожив до золотой свадьбы всего полгода.
Когда Гамзатов говорил о своей горестной утрате, глаза его наполнились слезами:
— Она обо мне заботилась.
И в этом отразилась вся его жизнь, вся его великая любовь к Патимат.
Вокруг не замечая ничего, Какое счастье мне она дарила!.. Мюрид любви — она меня хранила Как подданного сердца своего [193] .193
Перевод Ш. Казиева.
В музее изобразительных искусств осталась книга отзывов, в которой Гадис Гаджиев нашёл поразившую его запись:
«Был во многих музеях мира. Лучшего музея не видел. Этот музей мне дороже Эрмитажа, Лувра и Ватикана. Здесь моя Патимат.
20 марта 1975 г.
Расул Гамзатов».
Осиротевший музей возглавила их дочь, искусствовед Салихат Гамзатова. Вскоре изменилось и название музея. Теперь он носит имя Патимат Саидовны Гамзатовой.
«СЕЙЧАС СВЕТАЕТ, Я ЛЕЖУ В БОЛЬНИЦЕ...»
Потеря жены стала для поэта тяжёлым ударом, болью, которой он чувствовал до последних дней. Это очень отразилось на здоровье Гамзатова. Ему стало трудно ходить, теперь рядом всегда должен был кто-то быть, чтобы его сопровождать.
На город ночь спешит навеять дрёму, Один я в доме, и не спится мне. И чудится, не сам хожу по дому, А призрак мой, привидевшись во сне [194] .194
Перевод Я. Козловского.
Весь первый год после смерти супруги Гамзатов ночами почти не спал, мучимый бессонницей, и рядом всегда был его зять Умахан Амирханов. Потом на помощь пришли молодые родственники зятя Магомед Мажидханов и Саидахмед Алиханов. Они сопровождали его повсюду и, когда Гамзатов лежал в больницах, врачи удивлялись, с какой преданностью заботились о нём эти замечательные люди.
Позже, когда в последние дни жизни поэту было трудно говорить, Саидахмед по взгляду, по губам, по шёпоту понимал, что хотел сказать Гамзатов.