Расул Гамзатов
Шрифт:
Когда папе выделяли квартиру в Москве, ему предложили очень хорошую квартиру в районе проспекта Мира в тихом переулке под названием “Безбожный”. Папа отказался, прокомментировав нам: “Поэт не должен жить на улице с таким названием”. Интересно, что квартира, в которую въехали мои родители, находилась в доме, расположенном на углу улицы Горького и переулка с совсем другим, в данном случае символическим названием — “Благовещенский”. В этой квартире мои родители жили все годы, когда приезжали в Москву».
Рассказала
— Это же склад, там пыльно.
— Для вас склад, а для меня мечеть, — сказал Гамзатов.
«МЕНЯ ЗАБУДУТ...»
Юбилейный для поэта 2003 год был объявлен в Дагестане Годом Расула Гамзатова. Планировалось множество мероприятий, готовились к изданию книги, включая восьмитомник поэта. Но Гамзатова продолжали одолевать сомнения: нужно ли это теперь? Не зарежут ли быка в честь того, что найден пропавший ягнёнок?
Его убеждали, уговаривали, но он продолжал сомневаться. Когда стало известно, что его юбилейный вечер будет проведён в Москве, в Концертном зале «Россия», он и вовсе пришёл в замешательство: «Разве придёт столько людей? Разве меня ещё помнят?» Ему казалось, что время поэзии прошло, а с ней и время поэтов. «Меня забудут, — говорил он автору этой книги. — Потом вспомнят и опять забудут, окончательно». Он ошибался, но это были высокие сомнения большого поэта, которого хватило на два века и которому, наверное, уготована вечность.
Невероятная поэтическая судьба и необыкновенная жизнь были порукой тому, что забвение и равнодушие Гамзатову не грозят.
Расул Гамзатов продолжал работать над поэмой «Времена и дороги». Иногда он говорил, что это общее название для нескольких поэм, а порой говорил как об отдельном произведении. Поэма росла, обретала новые краски и измерения. Он часто переделывал написанное, что-то добавлял, от чего-то отказывался. А однажды вдруг сказал, что посвятил поэму Шапи Казиеву, и предложил её перевести.
В заснеженном окне встаёт рассвет, Уже декабрь, который мне пророчит, Что к белым журавлям ещё короче Мой путь теперь, и возвращенья нет. Мой алфавит немало пострадал, Пока до буквы «Ш» от «А» добрался, Шапи, в календаре моём остался Листок последний. Я его сорвал...Переводить Гамзатова после таких мэтров, как Илья Сельвинский, Наум Гребнев, Яков Козловский, было нелёгким испытанием. Но вдохновляло то, что, может быть, впервые это будет прямой перевод с аварского на русский, без подстрочника. Как и надежда постичь то особенное, что роднит поэзию Гамзатова с вечностью.
Затем, в Барвихе, где он отдыхал после лечения, автор читал поэму на аварском и внимательно слушал её перевод на русский. Гамзатов делал важные поправки, уточнения, повторял какие-то строки, будто примериваясь к переводу, а иногда вносил небольшие изменения в аварский текст. Порой казалось, что Расул Гамзатович, который давно уже считался классиком, слишком требователен к своему творчеству.
Гамзатов тяжело переживал то, что творилось со страной и культурой. И это тоже отразилось в поэме, исповедальной и светлой, как светла была его вера в добро и людей. Проступало в поэме и то, как Гамзатов, оставаясь поэтом национальным, преодолел невидимую грань традиции, устремив своё творчество ко всему человечеству. Поэма казалась прощанием с этим миром.
Каков этот мир, каким он его любил и каким оставляет, и каким он сам был в этом мире — об этом писал Гамзатов. Он как будто спешил сказать то, что недосказал, что уже не мог не сказать. Это была пронзительная исповедь поэта, свободного от каких-либо условностей или границ.
Мне Мурсал-Хан не выколол глаза, Хоть на красавиц я глазел немало. И губы, как Марин, не зашивали, Хоть лишнего немало я сказал. Я пил, но яду мне не поднесли На чохской свадьбе, как Эльдарилаву. Я воспевал в стихах Хочбара славу. Но на костёр, как он, не угодил. Ирчи Казак в цепях попал в Сибирь, И я там был, но не Шамхалом сослан. Как Батырай, за пламенное слово Владыкам я быками не платил. Без жарких споров я не помню дня. Я дерзок был, известный был повеса. Но не нашлось в горах у нас Дантеса, Который бы хотел убить меня.И всё же Расул Гамзатов не считал эту поэму последней в своём творчестве, но так, к несчастью, случилось. И потому многое в ней обретает особенный трагический смысл, хотя в поэме немало юмора и поэтических жемчужин, свойственных Гамзатову. Над его строками витало волнующее ощущение другого, непривычного Гамзатова.
Пусть голова моя — не серебро, Она не от веселья поседела. Пусть в голове не золото, но пел я Не для наград, а веруя в добро. Как лестница, в неведомую даль Кровавыми ступенями уходят Мои стихи. Что ждёт их? Кто готовит Им приговор? Я не узнаю, жаль.В том же году издательство «Молодая гвардия» подготовило к выпуску в серии «Библиотека лирической поэзии “Золотой жираф”» книгу лучшей лирики Расула Гамзатова. Поэт был нескрываемо тронут, когда взял в руки договор, и с улыбкой его подписал. В «Молодой гвардии» вышла его первая книга на русском языке, здесь всегда ждали его новые произведения, которые, бывало, выпускали миллионными тиражами. В книгу «Суди меня по кодексу любви» были включены и новые произведения Гамзатова, над которыми он работал последнее время. Судьба распорядилась так, что это оказался последний автограф Расула Гамзатова на авторском договоре с издательством.
В том же году мы с режиссёром Рафаэлем Гаспарянцем снимали документальный фильм «Расул Гамзатов. Моя дорога», в котором попытались средствами кино передать беспредельный масштаб личности поэта. «Государство не тема поэзии, — говорил в фильме Расул Гамзатов. — Тема поэзии — родина. Моя тема — Дагестан, любовь к женщине, к матери». Увидеть этот фильм Гамзатову не довелось.
В СОЧИ, К ПРЕЗИДЕНТУ
Утром 8 сентября из аэропорта Махачкалы вылетел специальный рейс, доставивший Расула Гамзатова в Сочи, где в резиденции «Бочаров Ручей» его ждал президент России Владимир Путин. Он пригласил поэта, чтобы лично вручить ему высшую награду Российского государства — орден Святого апостола Андрея Первозванного. «За выдающийся вклад в развитие отечественной литературы и активную общественную деятельность», — говорилось в президентском указе.