Ратоборцы
Шрифт:
И разве знала Дубравка, как знали они, княжичи, отчего бывает гроза?
— Ну, а отчего же? — из гордости сдерживая слезы горечи и обиды, спрашивала сестра.
И торжествующий Мстислав почти без запинки отвечал, точь-в-точь как повествовал им на уроках митрополит Кирилл:
— Гроза бывает оттого, что дух служебный раздирает облако с шумом. И оттого — скрежет и гром, и растворяется путь водам небесным, и текут на землю.
Разве знала Дубравка, что такое вода? А Мстислав знал!
— Вода, — скороговоркой, назубок объяснял он, — вода — это стихия мокрая, и холодная, тяжкая, книзу стремящаяся, и удобь разливаемая, и потребная для крещенья. И это — важнее всего!..
Кирилл-владыка преподавал юным княжичам не только древнегреческий язык, но и строенье служб церковных, вместе с катехизисом православной веры, но также и геометрию, сиречь землемерие.
Все, что привнесли в мировую сокровищницу наук древние греки, все это, приправленное библией, отцами церкви и сильно перемешанное с премудростью «Пчелы» и «Физиолога», арабских географов и Кузьмы Индикоплова, входило в геометрию, преподаваемую Кириллом.
Княжичи доподлинно узнали от владыки, отчего бывает ночь, отчего день.
— Когда солнце уйдет от нас под землю — тогда у нас наступает ночь. А там, под землей, — день.
Княжич Мстислав, бойкий и нетерпеливый, спросил у митрополита:
— А там, на той стороне земли, тоже живет кто-нибудь?
Митрополит рассмеялся.
— Глупый, — не по-злому укорил он мальчика, — никак! А то бы попадали: они же вниз головой!..
Узнали княжичи из геометрии митрополита Кирилла, что все животные изведены из воды: и рыбы, и киты, и птицы. Узнали, что Земля наша — это лишь точка ничтожная в небесном пространстве. Узнали, что Луна от Земли свет свой приетллет, что диаметр Луны — свыше сорока тысяч стадий, а кажется маленькой оттого что чрезмерно далеко отстоит.
Затмения же лунные или мерцанья происходят оттого, что Земля заслоняет Луну от Солнца; узнали, что звезды суть раскаленные громады…
Он предостерегал учеников своих от суеверий, порождаемых астрономией.
— Не верьте, дети мои, математикам, волхвам и прогностикам, — говорил он. — Светила небесные не могут предсказать младенцу, будет он богат или нищ! Оставьте суеверие это простолюдинам!..
Но, с другой стороны, он остерегал их и против безбожных учений Гераклита, якобы мир — един и не создан никем, а был, есть и вечно будет; что вселенная — это вечно живой огонь, который закономерно воспламеняется и закономерно угасает.
Многое узнали они и о человеке, и все, что узнали, замыкалось величественной и ясной до предела формулой.
— Человек — это микрокосмос, — вдохновенно вещал им митрополит. — Плоть человеческая — от земли. Кровь — от росы и солнца; очи — от бездны морския; кости — от камня; жилы и волосы его — от травы земныя!..
На уроках митрополит отваживался затронуть и такое, о чем никогда не решился бы заговорить никакой другой учитель.
Так, например, излагая учение о растениях, он сказал:
— Видите, чада мои: и финики, и сосны, подобно человеку, два пола имеют — мужской пол и женский. И растение женского полу, расклонив ветви свои, желает мужеска пола… Однако растенья — немы, безгласны: как могли бы они поведать о том — женский пол мужскому? И вот ветер и пчела — они как бы бракосочетают меж собою растения!..
Так повествовал митрополит.
И не потому ли княжна Дубравка и не могла быть допущена к слушанью геометрии?..
Однако и у Дубравки, даже и помимо преобладанья ее над братьями в языках, была своя, особая область дивного веденья — область, издревле положенная только для девушек, однако такая, где бесспорно совместилась целая наука с врожденным даром к художеству: это было шитье золотом, шелками и жемчугом, а также плетенье кружев.
Она выучилась всему этому, почти не учась, как плавают, не учась, утята.
Чудесные тканые, плетеные, низанные и крупным жемчугом, и мелкими зелеными перлами изделья выходили из-под ее ребяческих рук!
Без всякой канвы, поражая и воспитательницу, и сенных девушек, и боярынь остротой и точностью зренья, безукоризненной разметкой своего глазомера, Дубравка расшивала крестом тончайшие антиохийские полотна.
К большим церковным дням Аглая-Дубравка готовила в тот или иной храм шелковые и аксамитные, ею расшитые ткани, воздухи и антиминсы.
— Бог да помилует тебя, светлое чадо! — говаривал ей не раз растроганный и восхищенный художеством ее митрополит Кирилл.
А в последний раз, когда снова пришлось ему любоваться сотворенным ею антиминсом, где в дивном согласии сплетались разнояркие травы, и цветы, и разводы, — митрополит Кирилл сказал ей нечто столь же загадочное и затаенное, как сказал ей тогда отец. Положив руку, чудесно пахнущую неведомыми ей ароматами, на ее златорусые косички, митрополит промолвил:
— Благословенна та земля, в которой ты будешь княжить, Аглая!..
Ближних бояр Даниила уже начинало тревожить и огорчать беспросветное вдовство государя.
Уже неоднократно Кирилл-митрополит наедине говаривал князю:
— Скорбь никого не минует, государь. Но отчаянье — грех смертный!
— Словно бы занозою терн в сердце! — угрюмо отвечал Даниил.
— Князь, — возражал главенствующий епископ Русской Земли, — что ж делать?.. Всем нам там быть. Все отойдем от суетного и маловременного сего жития!.. Веселье света сего — увы — с плачем окончится.
Даниил отмалчивался.
Пробовал уговаривать его и воевода Мирослав, бывший учитель и воспитатель князя.
— Полно, Данилушко мой, полно, свет мой, — скорбно говорил он, с великим трудом превозмогая одышку. — Все скорбишь, все кручинишься, все тоскуешь!.. А от скорби душевной и телесная скорбь припадет! Ну, а что мы без тебя?! Держава без государя — вдова! И часу без тебя не можем!..
— И земля скорбнет в засуху, — отвечал Даниил…
Да и в народе также, когда показывался на народе князь, жалостным и добрым словом чтили его достойное и суровое вдовство: