Ратоборцы
Шрифт:
Настя стояла, не смея поднять глаз.
Невский протянул руку к ее заалевшему ушку — сначала к одному, потом к другому — и, разжав золотые зажимчики сережек, нацепил ту и другую.
— Носи! Не теряй! — сказал он.
Настя закрыла широким вышитым рукавом глаза. Видно было, что она не знает, что надлежит ей сделать, чтобы поблагодарить князя. Вдруг решительно отняла руку от глаз и, привстав на цыпочки, поцеловала Невского прямо в губы.
Вспыхнул Ярославич.
А она, уже отбежав немного, остановилась и, оборотясь на прощанье, выкрикнула сквозь радость и слезы:
— Уж когда мне головушку сымут, тогда только и сережки эти отымут!
Ярый конь бил копытом в землю. Распахивал ветру тонкие ноздри: «Хозяин, пора, пора!..»
Александр стоял, положа руку на гриву коня, готовясь вдеть ногу в стремя, когда детский восхищенный голосок произнес очень громко в наступившей тишине:
— Ой, мама, мама, гляди-ко — государь голубой!..
На Невском был в час отъезда шелковый голубой зипун, отделанный черного шелка кружевом с серебром.
Князь обернулся.
В толпе женщин и ребятишек, глядевших на сборы и на отъезд, он сразу отыскал ближе всех к нему стоявшую белоголовую девчонку лет пяти, с красными бантиками в льняных косичках. Мать, смутившаяся до крайности, стояла позади нее.
Невский сделал шаг по направлению к ним и слегка докоснулся ласково до головы девочки.
— Ну… красавица… — только и нашелся сказать он.
Лицо матери как полымем взялось.
— Ох, теперь оздоровеет! — вырвался у нее радостный возглас.
И еще не успел уразуметь Ярославич что к чему, а уж и другая мать, с лицом исступленным и словно бы истаявшими глазами, вся в поту и тяжко дыша, стремительно подсунула ему под самую руку уж большенького, лет шести-семи, сынишку, который пластом, по-видимому уж в полубессознательном состоянии, лежал поперек ее распростертых рук.
Лицо у мальчика было непомерно большое, отекшее и лоснилось. Он дышал трудно.
И с такой властью матери в голосе выкрикнула она: «Ой, да и до моего-то докоснися, государь!.. И до моего-то докоснись, Олександра Ярославич!» — что Александр невольно повиновался и тронул рукою плечо больного.
Потом только сообразил:
— Да что я, святой вам дался, что ли?! — гневно воскликнул он, резко повернулся и пошел снова к коню.
Но женщина его и не слушала больше! Ей уж ничего от него и не надо было теперь. Лицо ее просветлело непоколебимой верой. Оборачиваясь к соседним ей женщинам, она говорила — и одной, и другой, и третьей:
— Уж теперь оздоровеет!.. Сойдет с него!.. Змея ведь его у меня уклюнула в пятку… Грибы собирал…
А меж тем остальные матери, уже приготовившие каждая своего ребенка и не успевшие подсунуть их под руку Ярославича, с грустью, почти с отчаяньем, смотрели, как разгневанный князь садился в седло.
Конь рванулся.
Один только дворский поспел вскочить на своего ретивого и помчаться за князем. Вскоре на тесной, перешибленной корнями лесной дороге он догнал князя и теперь следовал чуть поодаль.
Так проехали с полверсты.
Вдруг Невский Осадил коня и, дав поравняться дворскому, приказал:
— Скачи вспять, Андрей Иваныч, да моим именем прикажи доктору Абрагаму: занялся бы он этим мальчонком, которого укусила змея… помирает малец. Вином, говорят, хорошо отпаивать — выдай из погребца… Да что это они вздумали в самом деле: «докоснися, докоснися»?
Дворский вздохнул и, несмело улыбнувшись, ответил:
— Да уж не осерчай, Александр Ярославич, а мне говорили, будто давненько в народе поверье пошло: что ежели который мальчонке да худо растет и ты до него дотронешься — тогда зачнет шибче расти… С ночи тебя дожидались: огорченье будет матерям…
Ярославич только плечами пожал.
— Ведь эких суеверий исполнен народ! — проговорил он. — Вот что… Вели лекарю Абрагаму до конца оставаться при мальчике, что змеею ужален. И чтобы прочим пособие оказал, кто попросит. Сам останься. А я дождусь вас в Берложьем.
Дворский повернул коня и поскакал к заимке Мирона. Однако прошло совсем немного времени — он и на полтора перестрела не успел отъехать, — как сзади послышался топот коня. Андрей Иванович обернулся и осадил своего скакуна: его догонял князь.
Они поехали стремя в стремя.
По лицу Александра блуждала с трудом сдерживаемая улыбка. Наконец он сказал, рассмеявшись:
— Передумал. Добрую веру пошто разрушать в народе? А ратники мне надобны добророслые…
…Радостное смятенье обвеяло лица всех матерей, что угрюмо и понуро сидели близ опустевшей дороги, когда Невский враз осадил своего вороного как раз насупротив них.
Каждая ринулась со своим.
А он величественно, а и вместе с тем просто, мерным шагом близился к ним. Выискав очами в полукруге выставленных перед ним ребятишек самого худенького, самого заморыша, он вдруг, напустив на себя озорную строгость, густым, грозным голосом спросил, ероша ему светлые волосенки:
— А ну… который тут у меня худо растет?
2
Юная княгиня Владимирская день ото дня хирела и таяла. Аюд придворный перешептывался:
— Испортили, испортили княгиню, не иначе! И какая же это сатана могла сотворить такое дело?!
— Какая?! — воскликнула матушка Анфиса, попадья дворцового протопопа Василья, дивясь недогадливости людской. Тут она оглянулась вправо, влево, как будто тот, кто был у нее на уме, мог подслушать, и когда обе высокие гостьи ее — Маргарита, постельничья княгини Дубравки, а другая — Марфа, милостница княгини, поняв, что сейчас последует некое тайное имя, придвинулись к попадье, она вполушепот сказала: — Чегодаш!.. Егор Чегодаш. Он. Боле некому!..