Ратоборцы
Шрифт:
— Не стоит так пугаться, Славик, — с презрительной насмешкой проговорил Сокол. — История ничуть не страшная. Наоборот, смешная. — Он с удовольствием посмотрел на снежно-бледное лицо пленника. — Как тебе, наверное, известно, позавчера в Средин-Берне закончилось генеральное совещание Братства Небесного Круга, то есть толковище Ястребов с союзниками, к которым теперь относится и вся сотня вампирских общин. Но, — Рыцарь по-звериному оскалился в довольной усмешке, — не всем такое пополнение нравится. В частности — хелефайям. Но владыка Риллавен приём в Братство вампиров, давних своих врагов, одобрил. Сказал, что неоднократно убеждался в надёжности и отваге вампиров, их верности и боевом мастерстве, и потому рад, что теперь они будут не врагами, а союзниками. Правитель Нитриена признанный лидер среди остроухих, и его слову остальные владыки подчиняются почти как приказу всевладыки, то есть главы всех хелефайских долин, который, по их легендам, должен рано или поздно появиться. И всё-таки «почти как» не равно «как». Находятся и такие, кто решается возражать. Твой дружок Дарик, например. — Взгляд рыцаря неожиданно стал серьёзным, пронзительным, глумливая усмешка исчезла. Соколу очень хотелось знать, с чего вдруг ничем не примечательного человечьего парня одарил дружбой правитель Эндориена. — Владыка Аолинг высказался против членства вампиров в Братстве в очень резкой форме. А поскольку до того, как надеть венец, был словоблюстителем, мастерством риторики овладел в совершенстве. Его краткие, яркие и невероятно убедительные речи заставили треть Братства требовать исключения вампиров, а ещё треть — всерьёз задуматься, а нужны ли Братству упыри. Заколебался даже нитриенец. Владыке Эндориена оставалось лишь немного дожать. — Сокол довольно усмехнулся: — Вижу, ты не удивлён.
Славян не ответил. Вампиров Дарик не терпел, со Славяном они даже пару раз из-за этого крупно поспорили, и, не вмешайся Лара, наверняка бы поссорились.
— В свою очередь, — продолжал Сокол, — повелитель Доминик заявил, что если кому-то не нравится общество вампиров, пусть убираются из Братства куда хотят, хоть к Соколам, там расистов встретят с радостью. И доказывать своё превосходство эти кто-то получат возможность на поле боя, то есть единственно достойным способом. Если только не навалят в штаны от одного вида автомата. А вампиры своих клятв не нарушали раньше и намерены так же твёрдо держать их и впредь. — Рыцарь жадно рассматривал Бродникова. К его удивлению, пацан успокоился, опять заёрзал в путах заклинания. Пусть ёрзает, из «губковой сети» не выбирался ещё никто.
— Повелителя Латирисы дружным хором поддержали все вампиры, — продолжил Сокол. — На том первый день совещания и завершился. А ночь ваши приятели потратили на сбор информации. Вампира интересовало, с чего вдруг в Эндориене поменялась власть, и откуда взялся его новый владыка. А хелефайю — почему вдруг рядовой правитель, один из сотни, оказался лидером Союза Общин, потеснив прежнего заправилу Кемаля Рахшана, и повелитель Кемаль ничуть этому не противится, наоборот, всячески поддерживает нового главаря. И тут прозвучало имя человека из Средин-Гавра, для Западной Европы весьма экзотичное — Вячеслав Андреевич Бродников. Никто, кроме русских, выговаривать ваши языколомные отчества не может, и русских иностранцы зовут просто по имени и фамилии. Но для тебя почему-то все делают исключение. Ты не иначе как Vjacheslav Andreevich, — подчёркнуто на французский лад произнёс рыцарь, заинтересованно посмотрел на русского ходочанина. Действительно, а почему? Ничего, способного вызвать уважение, он в пацане не видел.
— Но вернёмся к нашим баранам, — сказал рыцарь, — точнее — инородцам. (Бродников оледенил рыцаря ненавидящим взглядом. Сокол удивлённо моргнул, ведь ненависть — чувство жаркое, опаляющее). На утро повелитель Доминик прямым ходом подошёл к владыке Эндориена, уцепил за воротник тайлонира и заявил, что если он, сволочь остроухая, нарушит данную Бродникову клятву верности, то он, Доминик Ферран, да станет свидетелем тому изначалие мира, повесит эндориенца на первой попавшейся латирисской осине на его же кишках. И это, Вячеслав Андреевич, не метафора — вампиры до сих пор так казнят за особо тяжкие преступления, и без разницы, общинников или чужаков. А хелефайя, — тут голос рыцаря едва заметно дрогнул, в достоверность происшедшего он так и не поверил, но дисциплинированно выполнял приказ, пересказывал докучливому ходочанину события, — ухватил вампира за галстук и поклялся пред изначалием, что если верность нарушит повелитель Латирисы, то он, Аолинг Дариэль Эндориенский гарантирует, что, цитирую: «…ты, падла крылатая, подохнешь от Жажды посреди площади Совещательных Палат Миальера. Но падлой к тому времени ты будешь обыкновенной, потому что крылья я тебе собственноручно оторву». Конец цитаты. Затем эльф и упырь скрепили клятву дружеским объятием и безо всякого перехода принялись обсуждать строительство телепорта между их долинами и таможенные пошлины, да так увлеклись, что пропустили начало совещания, и решили вообще не ходить, свалили в кабак, междолинный договор обмывать. Против членства упырей в Братстве не возражал больше никто.
Бродников, к безмерному удивлению рыцаря, давно не слушал, целиком сосредоточился на путах. Сокол быстро выплел самое мощное заклинание ментального проникновения, которое только мог осилить, и набросил на ходочанина. Первую волну оберег развеял, вторую задержал на подходе, третью отправил обратно Соколу. Хороший оберег, любого настырного телепата за раз должной скромности обучит, — удар обратки обеспечит неделю непрестанной головной боли. Но умелый пользу извлечёт из всёго, даже из неотвратимой обратки. Увернуться от неё невозможно, но отклониться, принять только касание, а не весь удар, не так сложно.
И считать информацию. Пусть только поверхностную, малозначащую, но сейчас ценна любая.
Принесённые обраткой вести рыцаря потрясли. Славян был уверен в примирении Аолинга и Феррана. Нет, Доминика и Дарика. Уверен, что они подружатся. Но так не бывает… нет такой безграничности доверия… такого умения, да именно умения — от рождения ходочанин не был наделён способностью видеть суть… ни кому не хватит смелости и силы соединять несоединимое… никогда ещё Сокол не встречался с людем столь опасным.
Убить. Славян никогда не согласится стать Соколом, пусть магистр не надеется зря. А запугать и выгнать на Техничку на веки вечные тем более не получится, тут магистр оплошал по самое дальше некуда, всем задом в лужу плюхнулся, с размаху.
Только убить.
Путы как губка выпили из Бродникова почти все силы, противник из него сейчас никакой. Замер, больше не трепыхается, сообразил что к чему, но поздно, теперь он ни на что не годится.
Славян выругал себя так крепко, как только мог. Надо же быть таким тупицей! Ведь чем больше пытаешься разорвать сеть, истончить, распутать, тем крепче она становится. И ведь знал прекрасно о таких, Франциск рассказывал. Соколиные штучки, каждое враждебное действие обратить в свою пользу.
Стоп. В пользу обращается только враждебное действие. Но что ответит заклятье на действие помогающее?
Славян уцепился за верёвки, попробовал затянуть их сильнее.
Ничего.
Опять потянул, ввинтился в путы поглубже.
Верёвки исчезли, развеялись быстро тающей зеленоватой пылью, Славян тяжело грянулся на асфальт, занемевшее, слабое тело не слушалось. Рыцарь взвизгнул совершенно по-бабьи — вусмерть перепуганно, истерично, пнул его в бок. Славян откатился в сторону, на простой перекат сил хватило. Как учил Франциск, прикрылся от второго пинка, ухватил рыцаря за щиколотку, дёрнул. Рыцарь шмякнулся на задницу как пьяный мужик в гололёд.
Но бойцовская подготовка у него отличная, всё равно исхитрился отвесить Славяну сокрушительный пинок — захрустели рёбра, и бросить какое-то убойное заклинание — вмиг потемнело в глазах, пропала способность дышать. Славян захрипел, вцепился себе в горло, рванул воротник свитера. И вспомнил об ожерелье. Доминик называл его оберегом. Защитой. Так пусть защитит от смерти.
Славян раздёрнул молнию на куртке и сквозь свитер вцепился в ожерелье, стиснул его изо всех сил, вместе с кожей. Всё напрасно, оберег защищает только от ментального воздействия. Но ведь смерть — это гибель и способности мыслить, и исчезновение Я, того самого, которое ожерелье предназначено защищать.
Серебро раскалилось и вспыхнуло. Болезненный вскрик Славяна слился с обезумевшим от боли воем рыцаря — его охватило пламя. Спустя несколько секунд всё было кончено. Славян поднялся — ноги едва держали. От рыцаря осталась груда выгоревшей, невыносимо смердящей плоти. Выглядит ещё омерзительнее, чем труп ли-Винеллы в то уже безмерно далёкое воскресенье, когда Дарик и Лара стали владыками Эндориена. Возвратившиеся заклинания владельца не щадят.
— Не рой другим яму, — наставительно сказал смрадным останкам рыцаря Славян, — сам же в ней и подох.