Ратоборцы
Шрифт:
У дверей в зал аудиенций повелительницу перехватил один из старейшин, темноволосый дарул двадцати семи лет на вид, одетый по деловой моде Срединницы. Сама Феофания выглядела на тридцать — расцвет женской красоты.
— Владыка Риллавен хочет говорить с вами о личных делах, — сообщил старейшина. — И надеется получить вашу помощь. Что с ним приключилось, я не разобрал, но дело серьёзное.
— Дуглас, — изумилась Феофания, — ты хочешь сказать, что смог прочесть владыку?
Как телепаты хелефайи с вампирами не сравнятся, но у владык и природная защита от ментального проникновения отличная, ни один повелитель не пробьёт, да ещё и обереги…
— Очень поверхностно, повелительница, — ответил старейшина. — Но смог. Повелительница, что может произойти с владыкой, если у него так истончились барьеры?
— То, ради чего хелефайя не побоится ехать в ночь, — сказала вампирка. — Ты и Малькольм присутствуете при беседе, — приказала она, перекинула косу на грудь и вошла в зал аудиенций.
Затягивать приветственную часть повелительница не стала и, едва поздоровавшись, пригласила Риллавена в кабинет. Свита вернулась в приёмную, Фиаринг сунулся было вслед за владыкой, но наткнулся на холодный взгляд повелительницы и отступил.
Дуглас и Малькольм — двадцать пять на вид, светловолосый до бесцветности, конопатый, туповато-простодушное лицо деревенского дурачка — расположились за своими столами, правители — в креслах у круглого столика. Риллавен приветливо улыбнулся старейшинам. До безнадёжности глупая физиономия Малькольма Бейкера обманывала многих, но Риллавен знал старейшину семьсот с лишним лет — более хитрого, умного и непроницаемого политика и дипломата найти трудно. Феофании с таким помощником крупно повезло.
По обычаям волшебных рас гость говорит на языке хозяев, хозяева на языке гостя. И Феофания хелефайгелом, и Рилллавен торойзэном владели в совершенстве.
Вступительных речей и намёков вампиры не терпят, и владыка Нитриена коротко рассказал, зачем приехал.
— Что ж, — ответила Феофания, — этого и следовало ожидать. Сначала ты предал мёртвых, потом живого, а теперь и долину.
Владыка гневно дёрнулся, привстал, но совладал с собой и спросил подчеркнуто вежливо и спокойно:
— Да соблаговолит повелительница Калианды пояснить свои слова.
— С удовольствием. — Феофания тонкими изящными пальчиками с покрытыми алым лаком ноготками так стиснула кофейную ложечку, что переломила пополам. Вампирка перевела дыхание, немного успокоилась. Дуглас оказался прав, защита владыки Нитриена таяла как снег по весне, и то, что увидела вампирка, потрясло и возмутило до кончиков крыльев. Знала она, что все хелефайи трусливые эгоцентричные сволочи, но чтобы до такой степени…
— Тиглат, сын Салмана, из города Кальху, — назвала она выуженное из памяти Риллавена имя. Владыка Нитриена отшатнулся, до стылости побледнел. Меньше всего он ожидал услышать имя друга, три тысячи лет как умершего. Риллавену тогда было всего двести семьдесят, Тиглат стал первой его потерей — звездочёт, поэт и вольнодумец, насмешник и вечный возмутитель спокойствия. Прямой как истина, весёлый как рассветный луч. Лучший из людей. И Риллавена он покинул навсегда. Состарился. Умер.
— Рахиль, дочь Иакова, из города Хайфы, — продолжила вампирка.
Одарённейшая целительница, спокойная и приветливая как весеннее утро, Риллавену она была как сестра. Такого дара понять и поддержать, научить верить в себя, хелефайя не встречал ни у кого. Глубочайшая серьёзность и великолепная скрытая ирония, тонкий вкус и недостижимо высокое чувство прекрасного. И страшная, невозможная смерть. Женщину, осмелившуюся заняться медициной, читать лекарские и религиозные трактаты, обсуждать их и истолковывать, живьём сварили в масле, и останки выбросили собакам. Риллавен тогда не сравнял проклятую Хайфу с землёй только потому, что Рахиль никогда не простила бы ему смерти невиновных. Зато судьи и правители поганого города в полной мере узнали, что такое потёмочная казнь. Их смерть утолила ненависть, но не вернула Рахиль, не притупила боль потери. «Ну почему ты не осталась в долине? Ведь тебя все так любили… Что такого хорошего было в тесной, грязной, перенаселённой, вонючей Хайфе?» — вновь спросил Риллавен вызванную Феофанией тень. Ответ был тот же, что и двадцать три столетия назад: «Место целительницы близ нуждающихся в исцелении».
Озвучить имена Леонидия, Глэдис и Ричарда нитриенский владыка не дал.
— Я согласен обменять и власть, и все оставшиеся мне века на один день жизни для любого из них.
— Да ну? — презрительно сощурилась Феофания. — И потому пытался умертвить их второй раз? — В ответ на безмолвное возмущение владыки пояснила: — Сжечь в белом огне.
— Есть воспоминания, — ответил Риллавен, — выжечь которые не под силу и белому огню, смотри на него хоть всю оставшуюся жизнь. Это неуничтожимые связи.
— И откуда ты так хорошо знаешь, что может сгореть белым огнём, а что — нет? Ты предал их, Риллавен! Струсил. Научиться жить после потери, преодолеть боль тяжело, гораздо проще всё сжечь, убить тех, кто остаётся жить в твоей душе.
— Что ты вообще знаешь о потерях, соплячка?! — взбешённый Риллавен вскочил на ноги. — Тебе всего-то четыреста тридцать пять лет. Ты и представить себе не можешь, что такое века пустоты и тоски по ушедшим!
— Двести восемьдесят лет назад я была замужем за человеком, — спокойно ответила Феофания. — Родила от него двоих сыновей.
Риллавен посмотрел на неё с ужасом. При смешанном браке девочки наследуют расу матери, а сыновья — отца.
За жизнь длиной в пять тысячелетий хелефайны и вампирки могут родить дважды, ну крайне редко — трижды. Потому волшебные расы и столь малочисленны, иначе бы им, бессмертным, просто не хватило бы места в трёхстороннем мире.
— Сначала постарел и умер мой супруг. Потом — мои мальчики. Ну так чью тень я должна бросить в белый огонь? — крикнула вампирка. — Кого из них забыть?
Феофания встала, размяла крылья, немного успокоилась. Села. Сел хелефайя.
— Риллавен, — сказала Феофания, — мы тысячелетиями живём бок о бок с человеками, и научились у смертных помнить об ушедших только хорошее, что они нам дали — дружбу, понимание, любовь, поддержку. Помнить людей, а не боль от их смерти! Только так и можно пережить потерю. — Вампирка вперила взгляд в глаза Риллавена. — Но вы, хелефайи, сосредоточены только на себе, до других, даже друзей и любимых вам, по сути, дела нет. Вы думаете только о том, как вам плохо, как вы одиноки, что вас бросили… Хлебаете боль как пьяница вино, и, чтобы избавиться от похмелья, бросаете в белый огонь сразу всё: и горе, и радость. Во имя собственного спокойствия убиваете тех, кому клялись в верности. — Феофания посмотрела на жалко поникшего хелефайю, усмехнулась презрительно и сказала: — Если где и отыщется вампир, способный на такую гнусность, как сжечь тени умерших, его повесят на кишках как предателя. У вас же это в обычае. Не удивительно, что ты в конце концов предал Оуэна Беловолосого.