Равная солнцу
Шрифт:
Мне вспомнилось, как Хайр аль-Ниса-бегум перевернула поднос с лакомствами на короновании Исмаила.
— У нее очень непрочное положение при дворе. Если понадобится, я поставлю ее на место.
— Жаль, что мирза Салман не может быть влиятельнее, — сказал Шамхал с недоброй усмешкой.
— А что ты думаешь? — спросила меня Пери.
Очень редко она спрашивала мое мнение в присутствии своего дяди.
— Служить главным советником слепому шаху — разумное соглашение, — сказал я.
У политики своя правда:
Шамхал оглядел меня, потом ее, словно пытаясь различить, куда утекает его влияние.
— Чем я могу помочь? — спросил он наконец.
— Я дам тебе знать. Извини меня, дядя, но сейчас мне нужно заняться другими вещами.
— Я вижу. Могу я тебя навестить чуть позже?
— Да-да, конечно.
Шамхал поднялся, явно разочарованный своим отстранением, и вышел. Пери оставалась на месте, погруженная в свои мысли, затем вздохнула:
— Как мне не хватает отца! Ничего я не понимала, пока он был жив… не было человека, который был бы так же постоянен в любви…
Неосознанный протест едва не сорвался с моих губ. Пери тихо добавила:
— Я хотела сказать, ни одного другого родственника.
Как было заведено, шаха Исмаила предали земле в день, когда он скончался. До погребения, назначенного на вечер, я встретился в банях с Баламани. Сдав одежду привратнику бань, старый евнух, у которого не хватало уже нескольких зубов, присоединился ко мне — я весь намылился, окатился несколькими ведрами и теперь растянулся в самой горячей воде рядом с Баламани.
— А-а кеш-ш-ш… — произнес я из глубины души.
— Привет, друг мой, — ответил Баламани, когда волны от меня плеснули ему в грудь. — Какие нам достались неожиданности!.. Тринадцатый день Рамадана мы не забудем никогда.
— Бог велик!
Мое восклицание отдалось эхом в соседнем зале. Баламани понизил голос, чтобы слышал только я:
— Воистину велик, но людям трудно понять, почему случилось это бедствие. Ходят слухи, что шаха отравили.
— В самом деле? — поинтересовался я, поворачиваясь к Баламани, чье грузное тело пар словно выбелил. — И кому приписывают?
— Говорят, что это его сестра.
Слова его меня встревожили.
— Как можно верить слухам? Я по случайности знаю, что всю ту ночь она писала письма, потому что я был с нею.
— Хорошо, что ты сказал, — согласился он. — Я только передаю сказанное. Между прочим, надеюсь, что ты удовлетворен.
Говорил он не слишком дружелюбно. Я было прикрыл глаза, наслаждаясь теплом, но тут открыл их и глянул на него.
— Думаю, что довольны все, — ответил я.
— Но не я.
— Почему?
Он поднес пригоршню воды ко лбу и скулам, промывая морщины.
— Потому что думаю о шахе Тахмасбе. Он, конечно, посылал некоторое число людей на казнь, даже своих родичей. Опасность
— Верно.
— Мне ужасно думать, что ты можешь стать таким человеком, — добавил он.
— Я? Да ты шутишь!
Баламани не обратил внимания на ответ:
— Твоя госпожа нынче становится очень могущественной. Слухи эти мало что значат, поскольку ничего доказать пока невозможно. Скорее даже, они помогают ей выглядеть сильной, как мужчина, если не сильнее.
— Она свирепа, — гордо согласился я.
— Пери доказала: она может пожелать того, что остальные побоятся сделать. И ее будут бояться по этой причине.
— И что тут такого? Возможно, так и надо.
— Все может пойти не так, если она решит это повторить. Тут она запросит помощи у самых близких.
— Такого не случится.
Он похлопал меня по руке, как делал, когда я был юн и не понимал его.
— Я на твоем месте был бы очень внимателен. Помни, остальные теперь будут следить за тобой, и, если им захочется низвергнуть ее, они начнут с тебя.
Я ожидал от него похвалы, от человека, который был мне словно дядя, но его слова были суровы.
— Баламани! Разве ты мне не друг?
— Всегда, — сказал он. — Но я и друг этого двора. Если цель твоих деяний вернуть справедливость, не становись хуже, чем то, с чем борешься.
Сказанное им оскорбило меня. Я поднялся из бассейна и махнул банщику, чтоб принес полотенце.
— Да ты же только начал отмачивать грязь, — сказал Баламани.
Я уставился на него.
— Послушай, друг мой. Не делай ошибок, на искупление которых может уйти вся жизнь.
— Не сделаю, — сказал я, вытирая спину.
Лицо его было полно такого сожаления, что я удержался от того, чтобы уйти немедля, как хотел. Обернувшись полотенцем, я сел на край бассейна и снова погрузил в воду ноги. Баламани отвел мокрые волосы со лба. Глаза у него были затуманены, будто он что-то припоминал.
— А с тобой бывало такое? — спросил я наконец.
— Да.
— И что же?
Его лицо мучительно искривилось. Хотя я сидел в горячей воде, кожа моя пошла мурашками, словно меня искупали в снегу.
— Ты все еще не знаешь, почему я так привязан к тебе?
Он был словно большой ангел, с белыми волосами, гладкой угольно-черной кожей, певучим голосом и щедрым животом. Много раз он и был для меня ангелом. Призраки моего прошлого нежданно восстали, и я содрогнулся.
— Я думал, что тебе просто жаль меня.
— Да, но это не все.
— А что еще?
— Ты можешь навсегда возненавидеть меня. Я знаю то, чего не мог сказать тебе доныне.
Глядя в его темные глаза, я чувствовал, словно падаю в глубокую пропасть. Воспоминание об окровавленном белом саване встало в моих глазах.