Равновесие Парето

Бурмистров Денис Евгеньевич

— А они не к нам, — отмахнулся смотритель. — Они по своим делам. А вас, позволю спросить, что привело в Славинск?

— Да вот, — я обвел рукой кладбище. — Друга ищу. Он жил тут, работал. Погиб.

— Прискорбно, — старик сокрушенно склонил голову. — Давно?

— Примерно пару месяцев назад.

— Ну так вы не там ищете! Пойдемте.

Старик повернулся, поднялся по ступенькам и открыл передо мной дверь.

9

Бронзовые таблички крепились прямо поверх неглубоких ниш. Часть этих ниш, еще пустые, темнели маленькими квадратами на соседней стене. Эта стена напомнила

мне черные провалы окон домов Славинска, такие же безжизненные и пустые. Ждущие, когда их заполнят.

На табличках единообразными печатными буквами выгравированы имена и даты рождения-смерти. И почти напротив моего лица, чуть выше, красноватая пластина с именем Дениса. Последнее пристанище друга, маленькое окошко в стене крематория.

Я протягиваю руку, касаюсь пальцами букв. Чувствую острую фактуру краев, шероховатость выемок. Чувствую, как холодный металл буквально вытягивает тепло из пальцев.

В моей душе философская умиротворенность. Нет ни горечи, ни тоски. И это меня раздражает, немного злит. Хотелось по-иному, чтобы душу скрутило, чтобы прочувствовал утрату. Но вместо этого мимолетная грусть от запоздалой встречи со старым другом. И легкость в груди, с нее наконец-то свалился камень вины. Даже какая-то уютная радость, словно Денис простил меня за мое прошлое пренебрежение, за мою меркантильность.

Может статься, что я все себе надумал. Может быть, я просто сам оправдал себя, придя на могилу. Как бы там ни было, мне стало лучше.

Жаль, Денис, с тобой это уже не обсудить.

Я склонил голову, прикрыл глаза. С удивлением обнаружил на своей щеке слезу. Что ж, теперь можно. Вот и я поставил точку в наших с тобой, Денис, отношениях. И могу сказать лишь одно — жаль, но с твоим уходом еще одним хорошим человеком на этой планете стало меньше.

— Мы хоронить в земле перестали в конце восьмидесятых, — сказал смотритель кладбища, раскрывая большую амбарную книгу. — Во-первых, места мало, а во-вторых, извините, нормы санитарной безопасности. Слишком уж рядом у нас все. В те годы как раз вот этот квартальчик построили по соседству, почти впритык. Тогда и вынесли на собрании план крематория.

Мы сидели в небольшой каморке, прямо возле входной двери. Подобные помещения в различных организациях обычно отдают на откуп вахтерам. Тесное, маленькое, с одним окном. Из мебели лишь потертый стол, несколько высоких шкафов с картотеками да три казенных стула. Правда все чистенькое, аккуратно расставленное, нет ни крошек, ни подтеков чая, как обычно бывает. Я сразу вспомнил закуток Степанова в диспетчерской — здесь полная противоположность.

— Кварталу нужна была отопительная котельная с большими газовыми горелками, — сказал Рай Терентьевич. — Трубы от горелок отвели в отдельное помещение и сделали печь для кремации. Были, конечно, и те, кто было заикнулись об этической норме данного решения. Ведь не можем же мы и дома греть, и трупы сжигать на одном огне? На что главный инженер, земля ему пухом, отвечал постоянно: «Огню без разницы зачем гореть, огонь просто горит». Поэтично, не правда ли?

Посидеть, поговорить мне предложил смотритель. Я как раз вышел из Зала, стоял на крыльце. Приводил в порядок мысли и размышлял о дальнейшем времяпровождении. Старик вышел, встал рядом и закурил трубку с коротким чубуком. Табак у Рая Терентьевича был ароматный, с заметной примесью кофейного запаха. Видимо я с таким блаженством вдохнул этот дым, что он предложил мне чашечку кофе и непринужденную беседу. Так и сказал: «Не желаете на дорожку выпить кофе? А за кофе непринужденно поболтаем. А то я, поверите ли, уже несколько дней ни с кем словом не обмолвился». Я согласился, тем более, что по-прежнему не знал куда себя деть.

— Вот с тех самых пор и стали кремировать, — продолжил смотритель. — Но, смею вас заверить, происходило сие действо не часто. Город наш был относительно молодой, у всех жителей родственники на Большой Земле. Приезжали, забирали усопших. На вертолетах увозили, хоронили у себя. Это сейчас уже четвертое поколение подрастало бы, коренных славинцев, да вот ведь как случилось, сами видите. Был город да весь вышел. Как там у По? «Увы, разбит сосуд златой! Дух отлетел навеки! Звон, дольше стой! Душе святой плыть в роковые реки».

— А вы давно работаете смотрителем? — спросил я.

— Уже больше тридцати лет, — кивнул старик. — Всю жизнь хотел быть актером, но вместо этого — завод, забой, больница и могилы. Впрочем, неплохая трагическая роль для неудавшегося комедианта, не правда ли? Смотритель кладбища! Седой привратник у дверей Ее.

Старик горделиво вскинул голову, улыбнулся свысока, оглаживая седую шевелюру. Но тут же сник, махнул рукой:

— И смех и грех, одним словом. Но я нарушаю правила гостеприимства! Я так много говорю, что не даю вам слово сказать. Расскажите мне что-нибудь?

— Ммм… Рассказать что?

— Так явственно из глубины веков, Пытливый ум готовит к возрожденью, Забытый гул погибших городов, И бытия возвратное движенье, — вновь процитировал смотритель. — Не самый мой любимый поэт, Александр Блок, но не могу не восхищаться отдельными строками. Так что вас привело в это бытие погибшего города? Только ли желание навестить могилу друга?

— Ну, в некотором роде, — я начал подбирать слова. — Скажем, еще есть пара причин, просто они взаимосвязаны.

— О, понятно, — Рай Терентьевич заговорщицки подмигнул мне. — Principe de barriere? Выпускаем доступное, прячем личное? Весьма достойно, не буду более напирать.

Я с удивлением уставился на своего собеседника. Любопытный старикан, немного с причудой, со своеобразным взглядом на жизнь, прямо так и искрит цитатами. Или просто начитался всякого за время, которое провел в ожидании редкого катафалка? Впрочем, хрен его знает, какая у него жизнь была. Люди всякие встречаются.

— Как вам город? — спросил старик. — Впечатляет?

— О да, — кивнул я, имея в виду явно не то, что подумал смотритель. — Впечатляет. Особенно люди. Кстати, спасибо за кофе, очень вкусный.

Я отставил пустую чашку в сторону.

— Кстати о людях, — смотритель указал глазами на чашку. — Этот кофе мне присылал раньше некто Зарянцев. Не слышали о таком?

— Нет, не припоминаю.

— Впрочем, верно, вы его не застали уже. Зарянцев Василий Васильевич, из наших, из местных. Был сначала простым шофером, многотонки водил с углем. А выбился в писатели. Это еще в Союзе было, при Хрущеве. Тогда как раз волна писателей пошла в жанре производственной прозы. Вася пробился с книгой о шахтерских буднях. Потом в Москву попал, женился, там и корни пустил. Широкой души был человек. Всех друзей помнил. Вот, мне посылки слал. А там как раз кофе вот это, импортное. По тем временам баночка была по цене телевизора, ну да он мою страсть знал. Я без кофе как без воздуха. Жаль вот только, кончается, — старик покачал головой. — А нынешний суррогат я пить не могу, не принимает душа.