Равновесие Парето

Бурмистров Денис Евгеньевич

Я говорю, мол, знаю куда ехать, чай не первую группу спасателей везу. Как туристы те пропали, так все спасатели к Колодцам и ездят, оттуда в горы уходят. Сначала с областного центра приезжали — уехали несолоно хлебавши. Потом какие-то из Столицы, с компьютерами, да в буржуйское одетые. Тоже никого не нашли. А теперь вот эти, на военных похожие.

Слово за слово, едем. На моем лимузине пути минут двадцать, но как раз дожди были. А у нас ведь как? Дорога местами ничего, а местами ее и вовсе нет, щебенкой присыпанная грязь. Вот эта щебенка с грязью и плывет постоянно. В общем, не бери в голову.

Я баранку кручу, а эти в салоне

разговоры говорят. Тихо так, вполголоса. Да только я не совсем глухой, обрывки фраз слышу, несмотря на скрип да гудение.

Илья налил.

— За шоферов.

Выпили, закусили.

— Ох, провалилась, зараза, — он стукнул себя кулаком в грудь, кашлянул. — Короче, эти крепыши речь ведут вот о чем. Мол, лагерь у них там, на перевале, а в лагере уже аппаратура стоит. Но не опробованная. Мол, нужно будет на холостом проверить, запустить. Это старшой сказал. А ему один из этих возразил, мол, прошлая группа запускала чего-то там, так за ними ночью пришли. Старшой шикнул, на меня покосился — я в зеркальце видел. Потом успокоился, опять за свое, запустим и все тут, не обсуждается. Все замолкли. А потом, уже ближе к Колодцам, двое отошли к форточке, покурить. Не, все чинно! У меня спросили, я им разрешил. Курят, а сами говорят, типа я не слышу, в форточке ветер шумит. И разговор у них про какую-то железку в горах. Мол, и фонит она, и волны от нее какие-то. Что из-за нее замеры не идут. А потом один возьми да брякни, мол, главное, чтобы не забрали, как туристов. А второй ему: «Не заберут, если за пределы лагеря не будешь выходить». Вот так то вот, Игорян.

Илья умолк, закуривая. Я вопросительно смотрел на него. Я ровным счетом ничего не понял.

— Ничего не понял, — признался я новому знакомому.

— Да чего тут понимать то? — Илья даже удивился, потом начал тыкать пальцем в стол, стараясь объяснить. — Спасатели эти — военные, а в горах они какие-то эксперименты свои устраивают. Секретные.

— Почему секретные?

— Потому что у военных все эксперименты секретные, — со знанием дела произнес Илья. — Думаешь, отчего люди пропадают в городе? Это их военные похищают, для опытов. Городу все одно хана, а тут неучтенный электорат трется, забытый всеми.

— А люди пропадают? — не совсем сориентировался в вопросе я.

— А то! — воскликнул Илья. — Вон, соседка с 56-й, пенсионерка. Лететь на Большую Землю ей не к кому, это я точно знаю. А тут захожу давеча, а ее нет. Дверь открыта, квартира пустая. А куда старухе восьмидесятилетней податься?

— Похитили?

— Да хрен его знает, — сдался шофер. — Может, не похищают. Может, переманивают деньгами или еще чем. Мол, мы опыты над вами, а вам потом банку варенья, да коробку печенья. Не знаю.

— А мне смотритель кладбища, Рай Терентьевич, сказал, что это дело рук маньяка, — поделился я обретенным знанием. — Он за ним десять лет охотится.

— Это Гвизда что ли? — скептически поднял бровь Илья. — Слушай его больше. Заливала еще тот. У самого в голове черте что, а туда же — маньяка он ловит. Он по пьяни себя-то поймать не может, а тут — маньяк!

— Да с чего ему врать то? — попытался защитить смотрителя я.

— Да с того, — Илья повертел в воздухе ладонью, подбирая слова. — Знаешь, чем этот твой Гвизда в свободное от работы время занимается?

— Нет.

— Тропы топчет. Нормальный человек будет этим заниматься?

— Это как?

— А так. Допустим, навалило снега, дорог не видно. Это Рай Терентьевич одевает свои специальные ботинки. Ботинки те, что твои лыжи, только вместо полозьев такие щиты прямоугольные. Так вот одевает он их — и идет топтаться взад-вперед по снегу. Типа, тропинку делает, чтобы другим удобнее было ходить. А весной трава попрет, так он траву топчет, дорожки напрямик делает.

— Так разве это плохо? Старается для людей…

— Да верно-то оно верно, хуже не становится, но вот тебе хоть раз приходила такая мысля в голову? Нет. И мне не приходила. А значит что?

— Что?

— Ничего. Псих твой Гвизда. Псих и деньги не отдает вовремя.

Замолчали. Илья почему-то заметно погрустнел, задумался, сложив сухие кулаки на столе. Потом налил водки в стопки до краев, не чокаясь, залпом выпил. Один. Потом, словно опомнившись:

— Ты пей, Игорян, пей. Это я так, бывает. Голова моя, два уха. Эх…

— Случилось чего? — спросил я. Ох, что-то зрение уже фокусируется не сразу. Завтра опять голова бо-бо.

— Да так, — отмахнулся Илья. — Мелочишка. С ума я схожу, по ходу.

— С чего ты взял? Не похож ты на сумасшедшего.

— Так я ж не сошел, а схожу, — весомо подметил шофер, убирая со стола пустую бутылку и вставая за второй. — Думаешь оно что, раз и все, аля-улю, гони гусей? Нет. У меня оно медленно. С издевкой.

На стол встала новая бутылка водки с кристалликами льда на стекле. Из морозильника достал?

— Я призраков видеть стал, — сказал Илья просто, садясь за стол. — И в двух стенах иной раз путаюсь.

— Это каких призраков? — опешил я.

— Да обыкновенных, прозрачных. Не как в кино, белых таких, как пар, а наоборот черных, как тени.

Крышка водки с хрустом вскрылась, тягучая жидкость полилась в стопки.

— Я, блин, даже к психиатру бы сходил, — продолжил Илья каким-то усталым голосом. — Опозорился, но сходил бы. Дык нету психиатров в городе-то. На Большую Землю надо.

— Так чего не летишь? — задал я давно напрашивающийся вопрос. — Руки есть, работу найдешь.

— Не хочу, — отрезал шофер. — Обрыдло мне все. Вот в какой-то момент взяло и обрыдло. Всю жизнь мотался по стране, угла своего не было. А тут на тебе, бабка, Юрьев день! Квартиру дали! У черта в заднице, конечно, но свою. Понимаешь? Свою.

Я кивнул. Хотя не понимал я его — всю жизнь живу в родительской квартире, даже не задумывался о том, каково это быть без квартиры.

— Думал, ну вот, теперь как все буду. Жену завел. Работу. На шахте работал, спину сорвал. За шахтеров!

Выпили, закусили.

— Подался в водилы. И ведь знаешь, город-то люблю. Вот не знаю, зараза, он такой какой-то корявенький, но люблю. Есть в нем что-то такое, мощное… А вот жене не хотелось тут, мечтала на большак улететь. Я был против. Поругались. Я кулаком по столу хрясь, мол, улечу отседова только в гробу. Она в слезы, утром на вертолет пошла. Я даже провожать не пошел. Так и расстались. Она писала потом, звала туда, в общежитие какое-то жить. Я даже не отвечал. А потом как-то так и на нет все сошло. Я ж мужик, слово — кремень! Сказал — сделал… Вот и дорогу себе сам заказал отсюда… И вот как тут? И любил ее, дуру, и свой угол не хотел разменивать опять на чужой. Думал, вернется, одумается. Не вернулась. А теперь уже поздно… Обрыдло мне все, Игоряныч. Прямо вот в душе будто что-то скрутилось, а потом оторвалось. Раз — и все. И пустота.