Рай в шалаше
Шрифт:
— Заткнись, тебе говорят, — спутник ее стеснялся.
— Вась, золото мое бриллиантовое, знаешь, почему машины мимо лётают? Коблы в машинах меня тоже любят, остановиться боятся.
— Маш, вот что, трамваем поедем.
— Чтоб Мария Алексеевна любовь крутить на трамваях ездила? До такого мы не дожили.
Покачивающийся Вася обхватил ее, как обхватывают нестандартной формы грузы, и втиснул в подходящий трамвай. Сквозь стекло видно было, как зашевелились, оглядываясь, пассажиры: в мгновение ока Маша взбаламутила вагон — сгусток заполошной отчаянной энергии.
А Костя стоял рядом, стараясь быть поближе к Тане, и то, что он отказался участвовать в этом действе, а ему была предоставлена возможность, и то, как он подчеркнуто отстранился, было неприятно.
— Да, я кабинетный человек, — он помотал головой, хотя Таня ни слова ему не сказала, глядела вслед уходящему трамваю, — и ничего позорного в этом не вижу. Общаться с пьяными мне неинтересно. Прости, но тут тебе меня не переделать. Разнузданная пьяная баба, почему мне надлежит ею восхищаться? Тебе она понравилась, а мне нет, тебе всех жалко, у тебя наивное отношение ко. всем пьяницам сразу, тебе и ее жалко? — Таня кивнула. — А ей себя не жалко, она своей жизнью довольна.
— Откуда ты знаешь?
— А ты считаешь, что живешь с ней в одном измерении?
Таня промолчала.
— Танечка, оставим это, закрой горло, ветер.
Жукастый лихач попался им шофер и, как на грех, разговорчивый. Шестым чувством, так хорошо развитым у таксистов, он тотчас определил, что они не муж и жена, и, исходя из этого справедливого наблюдения, начал разговор. А хотелось молчать. Весь день дул ветер, листья плясали на тротуарах, к вечеру на обочинах их скопилось особенно много, но и растерявшие в безумии бега цвет и силу, съежившиеся, торопясь изо всех сил, они продолжали свою короткую беспокойную жизнь — скоро выйдут на улицы дворники, беспощадно сгребут их в огромные кучи, разожгут костры, тихое тлеющее пламя подымется над городом, мальчишки станут орудовать вокруг, творя свои поджигательские дела. Позже, ближе к полуночи, их сменят ребята постарше, с гитарами, а листья будут все тлеть и тлеть, упрямо отказываясь превращаться в ничто.
На бульварах уже пахло дымом.
— Я так считаю, что семейная жизнь — живой крематорий, — с этой достопримечательной фразы Таня начала прислушиваться. — Замечаете, что вокруг творится? — У светофора затормозил вкрадчиво, так кошка останавливается, застыв неожиданно на полдороге, оглянулся на них. — Согласны, девушка? Чистый крематорий по линии семейной жизни. Нет, я не спорю. Если известно, что через две недели помрешь, тогда женись, а если жить собираешься... правильно я говорю?
Таня улыбнулась — снова за двоих. Ветер швырнул на смотровое стекло горсть листьев, шофер аккуратно включил дворники.
— Я лично жить собираюсь долго, — он был оживлен, прибран, круглоглаз, по-особому, как очень здоровые люди, пружинист. — Я однокомнатную квартиру на здоровый климат променял. С сыном генерала на дачу в городе Пушкино. У сынка другие задачи. Его в город тянет. Ему пятьдесят корней папашиных яблонь без надобности. Ему, может, килограмм яблок в год и нужен. Ему охота задний мост в горячей ванне парить. А я ни разу в жизни задний мост не кунал. Мужчина обязан в Сандуны ходить, коль свое здоровье уважает.
— С кем вы живете на даче? — спросила Таня.
— Один живу. Полтинник разменял и все один. Черный дог у меня. Датский. Ехал вот как с вами, с пассажиром договорился, получил щенка. Теперь развожу щенят. — У очередного светофора протянул Тане конторскую книгу: фотография дога, родословная, карта расселения щенков по территории Союза, список очереди, отзывы благодарных владельцев — аккуратная бухгалтерия собачьих судеб. — Желаете? Получите года через три, могу и двоих уступить, — подмигнул, живете-то, мол, врозь.
А Костя все молчал.
— Мой дог быстро понял, что я мужчина деловой.
Таня толкнула Костю в бок.
— В чем выражается его понимание? — вяло спросил Костя.
— Дог понимает, что у меня много дел. По саду — раз, по дому — два. Встаю рано, в четыре утра еду в Москву на работу. Возвращаюсь, туда-сюда, — гости. Редко, но бывают. И чтоб на двадцать лет моложе — у меня такой принцип. Для взаимности требуется разница в возрасте. Ночевать не оставляю, провожаю на электричку — до свидания, мерси.
— Как же у вас собака целый день одна, с ней общаться нужно, — Костя поневоле втягивался в разговор.
— Ее дело, хочет, пусть сама со мной общается. Я не против. Вы, девушка, думаете, раз я одинокий, значит, я больной? Я современно мыслящий. Я современную жизнь на работе изучаю, мне, может, больше вашего перспектива жизни открыта.
Мягкое закатное солнце освещало его. Машина катила плавно, без резких толчков — водитель знал свою работу. Костя опять уныло замкнулся. Тане снова пришлось кивать этой пружинистой силе, рожденной, быть может, для лучшей, осмысленной жизни, для преодоления могучих непреодолимых обстоятельств. И странно было, что этот ладно скроенный человек в аккуратной круглой кепочке, в чьих руках руль казался игрушечным, сочинил себе такую жизнь, целиком сосредоточенную на потреблении — кислорода, яблок, радостей мужского одиночества.
...Пустая утренняя электричка, бодрые, несомневающиеся мысли о наступающем дне, возвращение, черный дог, переступающий по жухлой уже траве длинными тонкими лапами, кровавые договы глаза в прожилках, и под вечер, чтобы никто не видел, молодая женщина в плаще и косыночке звонит в калитку, и навстречу ей огромная собака, таинственная в полутьме. И дача, и старый сад, и неснятые последние яблоки на ветках видны из окна, и просторная терраса с оставшимися от прежнего хозяина соломенными креслами. Какое сравнение со свиданием в микрорайоне! И неверное, просит помочь по хозяйству — варенье варить, сок гнать на соковарке. А потом вместе сок этот пьют, теплый еще, духовитый... И, провожая, любезно поддерживает под локоток: «Хорошо ли воздухом подышали?» Словно и не было у них ничего, так, в гости заходила. Ну и хорошо, ну и пусть... паразит!
...Машина уже подъезжала к Никитским воротам, когда какая-то парочка вынырнула из подворотни улицы Герцена. Большая сумка между ними болталась, знак увязших в быту отношений, парень по-хозяйски оглаживал девушку ниже талии.
— Шеф, до Колхозной дотрясешь?
Шофер поглядел на парочку с сожалением.
— Видали? — обернулся он к Тане и кивнул парочке, «на стоянку, мол, к Никитским топайте», — с высоты недосягаемой своей мудрости, как милостыню подал, — бедным, заблудшим детям, не ведающим, что творят.