Раяд
Шрифт:
– Все-таки пенсию-то повысили, – сказала одна.
– Да ну, – сказал другая, презрительно фыркнув, – повысили и что? Тут же хлеб подорожал.
– Это да. Это точно. А у нас особенно.
Кроня, который всегда внимательно ловил чужие разговоры, слегка подивился последней фразе. «У нас – это где?» – подумал он, но ответа в дальнейшем разговоре за спиной не нашел. Потом на него нахлынули собственные мысли – об отце, за которым надо ухаживать, о новой работе и вообще о предстоящей жизни.
Вскоре он заметил, что стоящий перед ним мужчина отошел от кассы, и он сам оказался у окошка – девушка работала на удивление быстро. Кроня просунул в
– Двадцать тысяч, пожалуйста.
Девушка взяла паспорт, вынула книжку, пролистала ее, затем паспорт и подняла глаза на Кроню.
Показалось Кроне или в ее глазах мелькнуло что-то, что было похоже на… неприязнь?
– Имя-фамилию назовите, – сказала кассирша гораздо менее дружелюбно, чем когда отвечала на его вопрос в первый раз.
– Так я же паспорт дал, – растерялся Кроня.
– Ну, дал. И дальше что? Я буду в паспорт все время заглядывать?
Логика была какой-то странной. «Зачем же я его тогда давал?» – мысленно удивился Кроня, но вслух тихо ответил:
– Кирилл.
– Я же сказала, имя и фамилию,– с упором на последнем слове сказала кассирша.
– Аринбеков, – сказал Кроня. Сказал негромко, сам не зная, почему. Возможно, потому что в сберкассе стало тихо. Или ему снова показалось?
– Как? – переспросила кассирша нарочито громко.
– Аринбеков, – артикулируя, но не повышая голоса, сказал Кроня, чувствуя, как у него то ли от раздражения, то ли от волнения запульсировала в висках кровь.
– Аринбеков? – снова почему-то максимально громко переспросила кассирша.
Костя бросил растерянный взгляд на притихших людей, потом снова на кассиршу.
– Да, – выдавил он почти сквозь зубы, злясь на самого себя за секундную растерянность.
– Так и напишем, – произнесла кассирша невозмутимо и по-прежнему громко. – А-РИН-БЕ-КОВ. Ну и фамилия! – усмехнулась она. – Интересно, что она означает.
Кроня оставил этот вопрос без ответа, а кассирша начала, как показалось Кроне, с каким-то остервенением вбивать его имя в компьютер.
– Я спрашиваю, – неожиданно повторила свой вопрос кассирша, – интересно, что она означает?
– Да какая разница? Я не знаю, – ответил Кроня, смущенный наглой настойчивостью кассирши и чувствуя спиной какое-то неприятное напряжение, разлитое в воздухе сберкассы. Не последнюю роль играла и странная тишина, которая воцарилась с самого начала его беседы с работницей банка – только сейчас Кроня ощутил ее в полной мере.
– Вот так всегда у вас, – сказала кассирша, возвращая книжку с паспортом и глядя Кроне прямо в глаза, – сами про себя ничего не знаете.
– У кого это «у вас»? – опешил Кроня, чувствуя, что начинает терять самообладание.
– У нерусских, – усмехнулась кассирша, протягивая ему деньги, – у кого же еще?
Кроне показалось, что он ослышался. «У нерусских»?! У каких «нерусских»?! Это он – нерусский? Или его отец с четвертью таджикской крови? Кроня почувствовал, что в его мозге, как в каком-то сложном электронном механизме, один за другим отключаются блоки питания.
– Я русский, – стиснув зубы, произнес он и почти автоматически сгреб с металлического блюдца деньги.
– Ага. А я японка, – сказала кассирша и засмеялась.
Кроня, который ни в Казахстане, ни в России, да вообще нигде никогда не сталкивался с подобным сарказмом лично, с ужасом понял, что не знает, что ему противопоставить.
Но это было лишь полбеды. Остальные полбеды заключались в явном одобрении и даже хихиканье стоявших за его спиной людей.
Он схватил деньги и, не поднимая глаз, направился к выходу. Много позже, уже выйдя на улицу, он будет оправдывать это испуганное опускание глаз стыдом не за себя, а якобы за тех, кто одобрительным смехом поддержал отвратительную выходку кассирши. Но сейчас он прекрасно понимал, что стыдится все-таки своей фамилии, и это было гораздо отвратительнее любого смеха за спиной.
– Давай, давай, русский, – язвительно и зло прошипела ему вслед какая-то женщина в очереди. – Получил наши деньги, иди, отдай своей Гюльчатай.
Теперь в сберкассе засмеялись все.
IX
Костя укладывал вещи в спортивную сумку и радовался переезду – квартира давила воспоминаниями о Веронике. Как больному с ампутированной ногой кажется, что он может шевелить пальцами уже несуществующей ноги, так и Косте казалось, что Вероника еще есть. Итальянцы называют это «арто фантазмо» – воображаемая часть тела. Но если больному с ампутированной конечностью достаточно откинуть одеяло, чтобы лично убедиться, что ноги нет, Косте оставалось довериться лишь тому краткому моменту, когда он взглянул на мертвую Веронику, неподвижно лежащую в лакированном, как канцелярский стол, гробу. С этого момента единственным доказательством смерти Вероники было лишь ее отсутствие. Но даже самый близкий человек – это все-таки не часть тела, отсутствие которой очевидно и ежесекундно ощутимо. Какая-то особая упрямая область Костиного мозга продолжила жить дурацкой надеждой на ошибку, и область эта питалась воспоминаниями, которые возникали от бесконечного соприкосновения с привычной реальностью. Теперь эту часть мозга следовало обесточить, лишив ее питательной среды. Переезд был как нельзя более уместен.
Радовалась и Лена, хотя и не очень понимала причину столь внезапных перемен. Отец был немногословен, и за свою короткую жизнь она успела привыкнуть к этой его особенности. Более того, она знала, что «приказы не обсуждаются», и потому, уступая грядущим переменам, старалась не забивать голову лишними мыслями. Она упаковала свой рюкзачок, запихнув туда все самое необходимое: игрушки, фантики, карандаши для рисования, альбом с фотографиями и варежки, которые ей когда-то подарила мама. Затем взяла огромный полиэтиленовый пакет и стала набивать его тем, что не уместилось в рюкзак. Но и пакет оказался мал. Тогда Лена вытащила из-под кровати сумку на колесиках. Вскоре она стояла, окруженная многочисленными сумками и пакетами, посреди комнаты, словно беженец, которому дали возможность взять с собой все, что он сможет унести.
Окинув свой далеко не скудный скарб, Лена вынула варежки из рюкзака и надела на себя. Именно в таком виде ее и застал Костя, заглянув в комнату.
– А варежки-то зачем? – засмеялся он.
– А вдруг там холодно, – невозмутимо пожала плечами Лена.
– Где? – недоуменно спросил Костя.
– Там, куда мы едем. Пап, ну ты же не сказал, куда мы едем, – удивляясь Костиной недогадливости, сказала Лена.
– Да? Вот черт, – засмеялся Костя. – Точно. Забыл. Ладно. Мы вообще-то остаемся в Москве, просто… едем в другое место. На месяц. Там у тебя будет другая школа, новые знакомые, заодно отдохнешь немного от своих тенгизов и ринатов. В общем, небольшая смена обстановки, – добавил он, шутливо щелкнув Лену по кончику носа.