Райская машина
Шрифт:
Тем не менее Мерлин и Таня уже твёрдо знали, что с ними и между ними произойдёт, но не торопили события, перебрасывались дурашливыми репликами, продолжая давешнюю игру, протирали столовые приборы, перебрасывались тарелками, приговаривали, что добрым людям такое жрать не годится, а олигархам с прихлебателями – в самый раз, по барину и говядина, а вот креветок мы для себя отначим, а картошка хоть с виду молодая, но резиновая, пусть её сами шведы и лопают, а освобождать яблоки от семечек – снобизм, внутри гуся сами дойдут, а зелень – блендером её, блендером, а то порежешься,
За стол они не сели вместе со всеми – убежали в домик охраны, потому что не телевизор же окаянный смотреть, когда и без того столько времени потрачено зря… И никакая не довоенная девочка она оказалась, а полузмея, нагини из индийской легенды, фея Мелюзина, заморочившая Жана Бесстрашного, первого герцога Бургундского…
Гости, даже дети, всё поняли, только костюнинская подруга, девушка свежая и глупая, возмутилась и сказала, что прислуга нынче совсем обнаглела. За столом повисла тишина, в которой отчётливо послышался звон оплеухи – даром что Скелет сидел на другом конце стола и никаких движений не производил. Оплеуха как бы подразумевалась, но была оттого не менее весомой. Всё это потом рассказал Мерлину вечно весёленький Штурманок.
А они с Таней появились за столом только перед самой полуночью, и от их внезапного и явного счастья, от одной лишь возможности такого счастья все пирующие ожили, развеселились, почувствовали себя совсем молодыми, выключили нарочно привезённый телик, накатили шампанского и заревели нечто безудержно цыганское, отбивая такт вилками по драгоценным бокалам…
Но Мерлин и Таня в застолье не задержались, потому что в мире нашем «ни радость вечна, ни печаль бесконечна».
Ну да, ну да…
Глава 8
1
…Нога была чёрная, тонкая и босая. К тому же и не целая – примерно половина лодыжки.
Она помещалась в свободном пространстве между бетонным основанием остановки и краем пластикового щита. Рассмотреть ногу целиком, а тем более увидеть её обладателя мне не удалось из-за плаката и примкнувших к нему объявлений.
Ну да, ну да. Нога. Успокойся. Это не самое страшное. Подумаешь. Наверное, городская скульптура – под них, говорят, большие деньги можно отмывать. А вторую ногу отпилили и унесли в скупку металлов. Сейчас, поди, новых памятников в городе понаставили, как на барселонском кладбище…
Я уже собрался обойти остановку, чтобы познать Непознанное, но кто-то похлопал меня по плечу.
Я обернулся.
Сзади стояли двое крупных молодых людей, коротко подстриженных, равно мордастых и в одинаковых красных футболках с лозунгом «Бей олдей – Россия, молодей!». Из-за спин парнишек торчали какие-то палки, словно крылья польских гусар или знамёна самураев.
Лозунг мне не понравился, юноши – ещё меньше.
– Алала! Это твои окурки, старожил? – спросил один.
– Я вообще не курю, – сказал я. – В
– Ага, это мы курили, – сказал другой. – Олдя совсем оборзели!
– Точняк, – сказал другой. – Отравляют нашу юность.
– Сели Родине на шею и ножки свесили! – сказал первый.
– Кто Россию любит – до пенсии не живёт! – пояснил второй.
– Молодую поросль не косит! – добавил первый.
– Довели Отчизну до ручки, поколение пораженцев! – сказал второй. – Вот мы окурок твой отдадим на генетическую экспертизу, тогда не отбрешешься…
– Ну-ка прекратите, – сказал я. – Не нарывайтесь.
– Не дожить дяде до Химэя… Чертей поблизости не видно, сильверов тем более… Румын, отоварь его, – сказал первый. – Хуриста туева.
Блин, не карабин же вытаскивать? Как глупо-то и как закономерно… Всю жизнь я этого боялся – что забьёт меня однажды ни за хрен какое-нибудь быдло в тёмном переулочке, снилось мне постоянно это быдло в кошмарах, и отвратительное ощущение беспомощности разливалось по телу, и всё время чувствовал я, что сбудется рано или поздно мой сон, потому что притягивал я это быдло, что ли, раздражал его самим фактом существования… Виктимный интеллигент, доцент при портфеле, шляпе и очках, некстати вышедший погулять в День десантника… Прав Панин, лучше бы мне сидеть в тайге тихонечко…
– Обожди, Пузо, – сказал второй. – Надо сперва его на верность прокачать…
Да и разобрана ведь моя «сайга». Вот я влип-то среди бела дня, то есть уже вечера… Как глупо…
– Не нарывайтесь, – повторил я. – Ни вам, ни мне у ментов светиться не с руки. Может, денег надо?
– Это вы, твари староживущие, всё деньгами мерите, – сказал который Румын. – Вот потому и Россию продали. Думаешь, в Химэе России не будет? Ещё как будет! Биг Тьюб – источник православия!
С этими словами он вытащил из-за спины алый лоскут, намотанный на две палки, и развернул передо мной.
Лоскут оказался небольшим транспарантом:
Ну да, ну да. И графа Рымникского приспособили для правого дела. А я-то надеялся, что за столько-то лет власть, наигравшись в патриотизм, утихомирит эту публику…
– Ну? – сказал Румын.
– Чего – ну? – спросил я, растягивая зачем-то время.
– Что делать надо, дядя? – спросил Пузо.
– Смолить и к стенке становить, – сказал я. – И вообще ты был ничем не примечательным сперматозоидом, когда я убил своего первого португальца…
Такие шикарные фразы я придумывал для Панина в годы юношеских драк – в прежние годы жарких, но не смертельных…
– Неправильный ответ, дядя, – сказал Румын. – Тут думать не надо. Тут прыгать надо. Джамп, сволочь, джамп!
– Куда? – спросил я.
– Не куда, а зачем, – сказал Румын. – Когда увидишь такой плакат, падла старая, прыгай как можно выше!
– Зачем? – спросил я и нашарил рукой лямку рюкзака. Мог бы он у меня быть и потяжелее… Захватил бы я гантели… Одну гантель… В уголок…