Разбег
Шрифт:
— Какая же из трех? Одну я запомнил — Русланову. Рослая такая, симпатичная. Она?
— Она. — Юра смутился, и Сердар с озорством хлопнул его по плечу.
Разговоров было много — поговорили обо всем. Спать легли поздно. Утром Сердар поднялся первым и, умывшись, разбудил Юру.
— Юрка, я спешу. Говори — что передать отцу и матери?
Юра вскочил с кровати.
— Я провожу тебя!
— Не надо. Меня уже давно ждет автобус, ехать на аэродром. Говори — не тяни.
— Ну, что передать? Жив-здоров… План перевыполняем — в
— Спасибо за приглашение, я пошел.
Сердар встряхнул Юре руку и вышел. Юра дождался девяти и отправился в «Туркменнефть».
IX
Весной в Ашхабад приехал Акмурад. Приехал по своим военным делам, в составе инспекторской комиссии округа, и в первый же день заглянул домой, к родителям. Галия-ханум встретила сына слезами радости.
— Акмурад, какое у тебя жестокое сердце! Разве можно так обращаться с матерью? Надеюсь, ты привез к нам нашу невестку?
— Мама, почему я должен ее привезти?! — удивился Акмурад, идя с ней в комнату.
— Как это так — «почему»? — еще больше сына удивилась Галия-ханум. — Разве она тебе не законная жена?
— Законная, законная. — Акмурад снял фуражку и положил на валик дивана. Сел, оглядывая комнату. Галия-ханум села рядом, руку положила ему на плечо.
— Может, считаешь этот дом для тебя не законный?
— Законный. — Акмурад снял руку матери с плеча и поцеловал. Галия вновь заплакала от счастья.
— Если жена — законная и дом законный, то почему же ты не перевезешь ее сюда?
— Мама, на этот счет несколько причин. — Акмурад стал утирать платком слезы матери. — Во-первых, место постоянной службы у меня — Ташкент. Во-вторых, место постоянного жительства моей жены — тоже Ташкент. В-третьих, у нее старенький отец, и за ним некому ухаживать. В-четвертых, у Назимы грудной ребенок.
Глаза Галии-ханум расширились от радостного удивления:
— Акмурад, что ты говоришь! Неужели у нас с Аманом появился внук?
— Появился, мама, еще в прошлом году.
— И ты все это время молчал — скрывал от нас!
— Я боялся, что не очень-то вы обрадуетесь ребенку, если не признали жену.
— Жена одно, внук совсем другое. Внук — это кровинка дедушки и бабушки. Как назвали малыша, если не секрет? — Галия-ханум насторожилась.
— Кадыром назвали, мама. — Акмурад немного смутился.
— Что это за имя, сынок? — У Галии-ханум заблестели на глазах слезы обиды. Разве внук не может называться именем твоего отца?
— Он назван именем отца Назимы. Это почтенный человек, уважающий людей и законы.
— А твой отец, значит, не уважает ни людей, ни законы?
— Не знаю, мама. Во всяком случае, есть причины, чтобы сомневаться в этом.
— У тебя жестокое сердце, сынок. — Галия-ханум с сожалением, как на больного, посмотрела на Акмурада. — Ты все еще не забыл о том несчастном золоте, которое уже давно разошлось на постройку школ и детских садов.
— Разошлось ли, мама? — усомнился Акмурад. — Я сомневаюсь. И не только я. Артык, например, тоже сомневается — все ли золотишко отдал Советской власти мой дед? Не оставил ли половину богатства? Не передал ли эту половину тайком моему отцу.
— Как ты смеешь так думать? — Галия возмутилась, встала с дивана. — А Артык твой только и знает — заглядывает в чужие дворы, все смотрит — нельзя ли чего взять для колхоза. Это по-твоему, по закону?
— Сомневается Артык в искренности моего деда Каюм-сердара. Сомневается в искренности моего отца, вот и заглядывает. Каюм-сердар целые десятилетия грабил бедняков. Почему он не должен вернуть все до последнего — что взял?
— Эх, сын пропащий, — Галия горько улыбнулась. — Уж лучше бы ты совсем не приезжал, чем слышать такие оскорбления от тебя.
— Не беспокойся, через три дня уеду. И запомните вместе с отцом — убеждений я своих никогда не переменю. Вы никогда не увидите меня жалким обывателем, покрывающим старые грехи деда и отца. Я по-другому воспитан.
— Ладно, успокойся. — Галия принялась накрывать на стол. — Надеюсь, не откажешься от еды обывателей?
— После такого разговора, мама, у меня кусок может застрять в горле. — Акмурад встал и, увидев растерянность на лице матери, осекся. Смекнул, что надо как-то помягче, хотя и кипит в груди злость. — Мама, я пойду — мне некогда, да и не голоден я. — Акмурад надел фуражку и направился к двери.
— Ты что, сынок?! — взмолилась Галия-ханум. — Ты совсем одичал. Неужели родительский хлеб для тебя стал горьким? Поешь хотя бы, потом пойдешь.
— Хорошо… Ладно, — согласился Акмурад, садясь за стол. — Только и вы не попрекайте меня куском хлеба. За самовольство в женитьбе вы уже прокляли меня.
— Но это же Аман — сгоряча! Прости ему! Галия вновь села рядом с сыном.
— А ты сначала спроси у него — простил ли он мне? Нет, мама, не простил он мне и никогда не простит. То, что я высказал ему перед отъездом, — горькая правда. Он как жил в плену патриархальных обычаев и правил, так и живет. Для него главное мерило — родной отец, Каюм-сердар. Ради него он может поступиться чем угодно. Но мне не годятся их воззрения. На мне обрываются традиции патриархальщины. С меня начинаются новые традиции.
— Ешь, ешь, Акмурад. Плов вчера вечером готовила, но и сегодня он еще свежий. — Галия попыталась отвлечь сына от столь строгого разговора.
— Я воспитаю детей так, что они будут гордиться, своим отцом, — не глядя на мать, продолжал Акмурад. — Наш критерий воспитания — не белая борода родителя, а марксистско-ленинская честь и совесть.
— Ешь, ешь, сынок…
— Ты учишь женщин грамоте в интернате, мама. Ты, наверное, тоже задумываешься над тем, что я сейчас говорю?