Разбитое сердце июля
Шрифт:
А, не все ли равно с кем, если всяко уж не с Аленой и вряд ли будет когда-нибудь с ней…
– Что-то вы притихли, – послышался голос Нестерова. – Очередную версию обдумываете?
Алена криво улыбнулась. Не станешь же сообщать, что ты обдумываешь очередную версию своей даром загубленной жизни! Поэтому она улыбнулась снова – на сей раз с максимальной загадочностью – и промолвила:
– Что-то в этом роде. А нам далеко еще ехать?
– Приехали уже, – сообщил Нестеров. Автомобиль свернул с Варварки во двор монументальной серой «сталинки», и Алена сразу увидела на двери подъезда вывеску: «Охранное агентство „Барс“».
– Вы пока тут оставайтесь, – сказал Нестеров, выходя из машины, – а я пойду узнаю, где будем с Вячиком беседовать – у него или здесь, в кабине. Иногда в агентстве народищу толчется – тихого уголка не найдешь. А вы поешьте пока, что ж вы не едите?
– Хотите банан? – спросила Алена, уже успевшая позабыть про свои фрукты.
– Нет, я это мыло терпеть не могу. Вообще признаю только яблоки. Да я и не хочу есть. Я обычно плотно завтракаю и плотно ужинаю, а днем обычно не до еды, на работе-то, ну, я и отвык.
Алена успела съесть весь свой сухой паек и вдоволь наглядеться в окно, старательно гоня прочь тяжкие мысли и направляя себя на путь холодной аналитики, когда Нестеров наконец-то появился. Рядом с ним шел невысокий, сухощавый человек с добродушным лицом. Его можно было принять за кого угодно, только не за владельца охранного агентства, которому, если судить по воспоминаниям Нестерова, приходилось чуть ли не пачкать руки в крови.
Кстати, в руках этих, которые сейчас были вполне чистыми, Крайнов держал прозрачную папку-файл, в которой лежал листок, криво исписанный черными буквами.
– Ой, насилу вырвался! – доверчиво сообщил Крайнов, забираясь на заднее сиденье и улыбаясь Алене. – Виктор сказал, вы это дело вместе с ним теперь ведете? Ну, отлично, что две головы, потому что тут сплошная путаница имеет место быть. Во-первых, Витька, – владелец «Барса» повернулся к Нестерову, – ты был прав, когда сказал, что тут просматривается прямая связь с теми старыми событиями, когда Лютов с Холстиным враждовал. Ситуация, значит, такого рода. Ровно пять лет назад три друга – Сергей Лютов, Юрий Толиков и Борис Юровский – владели одной компанией. Называлась она «Скорость и качество». Грузоперевозки по городу и области, обслуживание свадеб, похорон, всякого такого, а также ремонт иномарок. Сначала арендовали для своего офиса какие-то зачуханные конторки, а потом, малость разбогатев, решили прикупить приличную недвижимость и вложились в строительство большого офисного центра на Ошарской. Денег у них было как раз на порядочную площадь на первом этаже – хорошее место, учитывая, что там должен был разместиться и автосервис. Однако, пока дом строился, у стройфирмы его перекупил некто Холстин. Знакомая фамилия, верно? Причем поладил он не только с основной фирмой, но и почти со всеми, кто так или иначе в строительство офисного центра вложился. Только две компании заартачились и не захотели из здания уходить: косметический салон «Красотка» мадам Донниковой (ну, у нее все же муж в администрации представителя президента работает, серьезная поддержка, с этими ребятами Холстин ссориться не стал) и «Скорость и качество» трех друзей. Холстин, если вы не знаете, не просто акула капитализма, а очень цивилизованная акула. Сразу не откусывает у жертвы разные части тела, а дает ей шанс спокойно отплыть подальше. Он, если человека хавает, щедро ему платит. И компаньонам нашим он предложил очень хорошие деньги… такие хорошие, что двое, Юровский и Толиков, согласились поступиться принципами и выйти из числа пайщиков строительства офисного центра. А Лютов не согласился. Уж не знаю, по каким причинам он так сильно уперся, из ненависти к москвичам вообще или из неприязни лично к Холстину, а может, из-за нежелания расставаться с тем, что уже считал своей собственностью, хотя, повторяю, возмещение убытков последовало бы, и весьма щедрое, однако он уперся – и все тут. И не давал своим компаньонам пойти на соглашение с Холстиным. Именно в то время, Виктор, как ты помнишь… А вы, девушка, в курсе дела? – заботливо обратился Крайнов к Алене, и она торопливо закивала в ответ, вспомнив историю, рассказанную ей Нестеровым. – Так вот, именно в то время мы с тобой и начали враждовать из-за этого Лютова. Холстин предложил очень щедро заплатить, чтобы его вразумить любыми средствами, вплоть до физических. Но об убийстве речь никогда не шла, это я тебе сто раз говорил, – обратился Крайнов к Нестерову с извиняющейся интонацией. – Итак, Лютов уперся. Холстин предложил перекупить весь перевозочно-ремонтный бизнес, а не только помещение в офисном центре – Лютов и тогда не согласился, хотя Юровский и Толиков были просто в восторге от предложения Холстина. Но без согласия Лютова они действовать не могли. Друзья крупно рассорились и решили расстаться, свернуть дело. Они поделили имущество фирмы, а потом Толиков и Юровский вынули свои паи на строительство. Лютов свой пай забирать не стал и предложил друзьям отступного. У них как-то так хитро договор был составлен на право собственности, что при распаде фирмы компаньон мог перекупить другие доли за символическую сумму. Что Лютов и сделал! Конечно, Юровский и Толиков потом опомнились и сообразили, что остались даже не при своих, а в проигрыше, потому что деньги-то за прошедшее время обесценились. Но они плюнули на все – бывает, не повезло, бизнес, как и жизнь, штука полосатая! – смирились и попытались начать с чистого листа. Юровский, как известно, занялся одним только автосервисом для иномарок, Толиков – грузоперевозками. А Лютов оставался в числе собственников здания на Ошаре и продолжал отравлять Холстину жизнь своим присутствием. Но по прошествии некоторого времени он все же сдался на милость победителя, Холстин выкупил его пай… И тут друзьям совершенно случайно стало известно, что Лютов их крепко приложил, то есть обманул, кинул. Проболтался об этом… сам Лютов – по пьянке. Оказалось, что Холстин предложил ему в свое время рассориться с друзьями, отделаться от них, ликвидировать компанию, с тем чтобы сделаться единовластным собственником недвижимости на Ошаре. И теперь она Холстину обошлась гораздо дешевле, чем он собирался заплатить раньше. Вместо того чтобы платить троим, он заплатил только Лютову. Очень хорошую сумму, конечно, но все же в три раза меньше, чем получили бы трое совладельцев «Скорости и качества».
– Лихо! – покачал головой Нестеров. – А я-то считал Лютова этакой принципиальной жертвой акулы-москвича…
– А он не был ни жертвой, ни принципиальным, а был обыкновенным предателем своих друзей и компаньонов. И сам же проболтался об этом. Идиот…
– Значит, он не сам с собой покончил… – пробормотал Нестеров. – Скорей всего, ему помогли. Причем именно Толиков и Юровский!
– А вот это вовсе даже не факт. Вернее, факты свидетельствуют о противоположном! – усмехнулся Крайнов. – Как тебе известно, Виктор, Лютова нашли висящим на березе где-то у черта на куличках, в чистом поле. На Богородской трассе есть такая деревня – Доскино, там очень красивые березовые рощи. Так вот Лютов приехал туда на своей «Ниве», поставил ее в сторонке, потом выпил коньяку… много выпил, до крепкого помутнения мозгов, накинул на сук веревку, влез на березу, оперся ногами о другой сук, который пониже, петлю на шею надел, да и прыгнул… на тот свет. Конечно, этого никто не видел, но события легко реконструируются. Никаких следов насилия, это раз; у тех, кто мог желать Лютову смерти, стопроцентное алиби, это два; ну а три – прощальное письмо самоубийцы.
– Какое письмо? – быстро спросила Алена.
– Какое алиби? – быстро спросил Нестеров.
– Ага, – хитро оглядел их Крайнов, – вот оно, доказательство того, что голова хорошо, а две – лучше. Видите проблему всесторонне! Ну а поскольку у меня всего одна голова и один рот, я буду отвечать поочередно. Начнем с тебя, Виктор. Алиби подтвердили гражданка Калинина Наталья Михайловна, у которой Юровский и Толиков провели тот летний день, когда Лютов распрощался с жизнью. Были они у нее на даче, вернее, в ее деревенском домике в Борском районе, в деревне Поющей. Сначала ходили по грибы (гражданка Калинина страстная грибница), потом пили на даче и пели – так пели, что всей деревне спать не давали, после чего отношения Калининой с соседями несколько испортились.
– Как же так, в деревне Поющей не любят хорового пения? – удивился Нестеров.
– Ну, такой вот парадокс. К тому же пение – это пение, а наша троица орала до рассвета дурными голосами. Словом, получается, что Юровский и Толиков никак не могли повесить старого друга на березе. Холстин вообще был в то время в Москве, да и неинтересно ему было приканчивать Лютова теперь, не было для этого никаких оснований. А то, что Лютов покончил с собой, серьезно подтверждалось тем письмом, о котором вы спросили, девушка.
– Алена ее зовут, – буркнул Нестеров.
– Да? Будем знакомы, – рассеянно кивнул Крайнов. – А я – Вячик.
Алена тоже кивнула, исподтишка поглядывая на Нестерова с неприязнью. Что, жалко ему было, что ее называли девушкой? Кстати, с некоторых пор Алена предпочитала это обращение всякому другому. Вот если бы ее называли женщиной или, чего доброго, бабушкой, она бы, конечно, предпочитала зваться по имени. А пока… Но противный зануда Нестеров все испортил!
– Итак, письмо, – снова заговорил Крайнов, открывая папочку-файл и доставая лежавший там листок, – прощальное послание Сергея Лютова…
Нестеров протянул руку взять листок, однако Крайнов подал его Алене – то ли из вежливости, то ли потому, что именно она интересовалась прежде всего письмом. И вот она первая взяла в руки неряшливый листок (не сразу поняла, что это размазанная ксероксная копия) и прочла:
– «Ласточка моя черноголовка, здравствуй и прощай! Это мое последнее письмо к тебе. Раз ты его получила, то уже знаешь, что я сделал. Невыносимо жаль мне тебя огорчать, да приходится. Деваться некуда, так складываются обстоятельства, что я вынужден это сделать. Если бы мог найти другой выход – нашел бы и никогда не совершил бы того, что совершить вынужден. Уж ты мне поверь, любимая моя, ни за что, ни за какие блага не бросил бы я тебя и ребят, если бы не одолели меня вконец мои проблемы, от которых вижу только один способ спастись: бежать туда, откуда мне уже не вернуться никогда.
Устал я, устал… мечтаю отдохнуть от всего, от всех, даже от жизни!
Но разве мог я в юности своей розовой подумать, что захочу отдохнуть не на югах каких-нибудь, а в той самой юдоли печали, о которой раньше только в книжках читал?
Ладно, что это я разнудился, как в той пословице: коли сам не виноват, так других виновать, родных и троюродных!
Но я-то сам во всем виноват.
Прости, что не исполнил своего обещания, не сделал тебя счастливой, богатой, как мечталось. До тебя, сама знаешь, с женщинами мне не везло, ты всех заменила, все исправила. Очень я хотел разбогатеть, чтобы тебя отблагодарить, вот на этом и сломался. Не перестаю думать о тебе и всем сердцем клясть себя за то, что заигрался в такие игры. Чего только бы я для тебя и для детей не сделал, жизни бы не пожалел! Ты себя береги… ведь ты о моих делах ничего не знаешь, я тебе даже денег никаких не оставил, моим страхом заработанных. Ребятишкам тоже не оставил, хотя тоже очень хотел их обеспечить… Ладно, они уже люди вполне взрослые, понятливые, но главное, чтобы меня не забывали. Не будет им покоя, если забудут меня!