Разбитое сердце королевы Марго
Шрифт:
Задумчивый.
– Мы случайно столкнулись в салоне. – Она и говорит иначе, тем же мягко-бархатистым голоском, и щурится, и розовеет, и становится похожа на прелестную фарфоровую куколку, только платьица с оборочками и не хватает для полноты образа. – Она, оказывается, здесь живет… замуж выходит скоро…
Варвара коснулась мизинцем ресниц, словно снимая невидимую слезинку.
– Она… замуж… а я вот…
– Трижды побывала, – спокойно ответил Далматов. – Прекрати. На меня это не действует.
И кузина,
– Настя очень неплохо устроилась, сама сказала, что в ее жизни все к лучшему, но меня она по-прежнему ненавидит. Она рассказывала, как… как хвасталась, да… а потом добавила, что она свою судьбу устроила, а мне вот суждено до конца дней одной быть…
Снова вздох.
Рука, прижатая к груди. И грудь вздымается волнительно. И Саломее хочется ударить уже не Далматова за его фокусы, но дражайшую кузину, которая, тут и гадать нечего, задумала в очередной раз личную жизнь устроить.
Невиновная она?
Проклятая?
Если и так, то, верно, было за что проклинать.
– Варечка… ты не против, что я так? – Далматов чуть наклонился. И Варвара кивнула: не против… совершенно не против, и не будет против, что бы он ни придумал. И если сейчас Далматов предложит поехать к нему, она согласится, а потом будет просить прощения.
Петь о внезапной любви.
И вроде бы нет до этого Саломее никакого дела, а все одно неприятно до скрежета зубовного.
Но спрашивается, с чего бы?
– Варечка… солнышко мое отравленное, скажи, а не получала ли ты от деда подарков… скажем, черного паучка…
– Я боюсь пауков…
– Ну что ты, – он накрыл Варварину руку своей ладонью, – не стоит. Пауки, по сравнению с людьми, существа в высшей степени безобидные, а этот и вовсе неживой. Брелок, но вероятно, в свое время был подвеской… или чем-то вроде. Инкрустация черными камнями. Глаза желтые.
– Надо же, как хорошо вы осведомлены…
Упоминание о пауке Варваре не понравилось. И про мурлыканье свое забыла, и руку убрала под стол. Выпрямилась, как ученица-отличница.
– Как уж есть.
– Не продам.
– Ну что ты, Варенька, я не прошу продавать. Мне взглянуть только. Из чистого любопытства…
Она фыркнула, кажется, не поверив. Но поднялась. Вышла.
– Что ты творишь? – зашипела Саломея и от избытка чувств пнула Далматова. Правда, пинаться в мягких тапочках было неразумно.
– Аккуратней, дорогая, не ушибись…
– Смешно?
– Ничуть.
– Ты…
– Я пытаюсь разобраться во всем этом бедламе. И мне, конечно, донельзя приятно, что ты меня ревнуешь…
– Я не ревную!
– Ревнуешь… рыжая, хоть себе-то не лги.
Саломея засопела от обиды и еще потому,
И еще боялась.
– Руками хоть не трогай…
– Не буду, – пообещал Далматов и в подтверждение серьезности своих намерений вытащил из кармана хирургические перчатки. – Не волнуйся, тебе от меня так легко не отделаться…
– А с чего ты взял, что я отделаться хочу?
– Вы так мило выглядите, – ехидно заметила Варвара, – извините, что прерываю, но вот… про этого паука ты спрашивал?
Ключи.
С полдюжины ключей на потемневшем кольце. И ключи разные, есть вовсе крохотный, годный разве что для того, чтобы шкатулку запереть, а есть огромный, с длинной потертой цевкой. И паучок теряется меж них.
– Позволите? – Далматов перехватил связку за кольцо.
Перчатки надеть успел, но все одно было неспокойно. И то, как жадно Варвара наблюдала за каждым его движением, спокойствия Саломее не добавляло.
А паук крупный.
Черное округлое тельце сантиметров семь в диаметре, бляшка-голова с желтыми глазами.
– Не новодел. – Далматов прикасался к пауку осторожно, зубочисткой, что весьма веселило Варвару.
– Он не живой… к тому же ты сам сказал, что люди опасней пауков.
– Вот именно.
Далматов перевернул подвеску, а это была именно подвеска, которую использовали в качестве брелока.
– Серебро, полагаю… эмаль. Агат… вдовье украшение. Одну минуту. – Он отложил зубочистку и взял-таки паука, перехватил за округлое тельце, что-то сдвинул или нажал, и тельце это вдруг раскололось пополам.
– Ой! Ты его… он его сломал!
– Не сломал, – покачал головой Далматов. – Открыл. Это медальон…
– Покажи!
Она сгребла и ключи, и паука, которого теперь осматривала едва ли не более внимательно, чем сам Далматов, потом с раздражением бросила на стол.
– Но здесь ничего нет!
– А что должно быть? – Далматов мизинцем подвинул связку к себе.
– Портрет!
– Чей?
– Откуда мне знать? – Варвара, кажется, злилась, и причина этой злости была совершенно непонятна Саломее. – Женщины. Или мужчины… того, кому он принадлежал раньше…
– А вот это – интересный вопрос… кому он принадлежал раньше? – Далматов посмотрел на Варвару, которая прямой взгляд выдержала, только фыркнула: мол, понятия она не имеет и знать не желает. Ей и без этого знания живется неплохо. – Но в медальонах не обязательно портреты хранили. Да, очень часто писались именно миниатюры, мужа или детей, жены, родителей… хоть любимой кошки. Чуть позже – вставляли фотографии… но миниатюра и фотография – удовольствие довольно дорогое.
Далматов склонился над столом.