Разбитые сердца
Шрифт:
Отец подносит руку к вентиляционной решетке.
— В салоне жарко? Или слишком прохладно?
— Нормально.
Лучше бы музыку включил. Пока не пойму, как вести с ним комфортную беседу.
— Как твоя мать?
Я напрягаюсь от его вопроса.
— Она… — и замолкаю. Не знаю, как ответить. Кажется, что я слишком долго откладывала этот разговор, и теперь будет странно и неприятно, когда выяснится, что я не сказала ему о случившемся вчера по телефону. Или когда мы встретились в аэропорту. А потом я соврала кассиру, что мать привезла
— Ей давно не было так хорошо, как сейчас. — Я тянусь рукой с края кресла в поисках рычага, чтобы откинуть спинку назад. Вместо рычага нащупываю кучу кнопок. Нажимаю на все подряд, пока спинка не начинает отклоняться. — Разбудишь меня, когда приедем? — Вижу, как он кивает в ответ, и мне становится не по себе. Но я не знаю, как долго нам ехать, и хочу попросту закрыть глаза и попытаться заснуть, чтобы избежать вопросов, на которые я вряд ли смогу ответить.
Глава 3
Мою голову мотает из стороны в сторону от мощной встряски. Глаза открываются, и я резко просыпаюсь.
— Паром, — поясняет отец. — Прости, на рампе всегда трясет.
Я в растерянности поглядываю на отца. И тотчас все вспоминаю.
Моя мать умерла прошлой ночью.
Отец до сих пор об этом не знает.
У меня есть мачеха и сводная сестра.
Выглядываю из окна, но ряды машин загораживают обзор во всех направлениях.
— Почему мы на пароме?
— Навигатор сообщил, что на 87-м шоссе двухчасовая пробка. Наверное, авария. Я решил, что в такое время дня мы быстрее доберемся до полуострова Боливар на пароме.
— Куда?
— Там летний дом Аланы. Тебе понравится.
— Летний дом? — Я приподнимаю бровь. — Ты женился на женщине, у которой сезонные дома?
Отец издает тихий смешок, но это не шутка.
Когда я гостила у него в последний раз, то спала на диване в дешевой однокомнатной квартире в Вашингтоне. А теперь у него жена, у которой несколько домов?
С минуту я рассматриваю его и понимаю, почему он выглядит иначе. Дело не в возрасте. А в деньгах.
Отец никогда не был богатым. Отнюдь. Он зарабатывал достаточно, чтобы выплачивать алименты на ребенка и снимать однокомнатную квартиру, но всегда был из числа папаш, которые сами себя стригли и повторно использовали пластиковые стаканчики, чтобы сэкономить.
Но стоит взглянуть на него сейчас, и становится очевидным, что небольшие перемены произошли в нем потому, что у него есть деньги. Стрижка, за которую он заплатил. Брендовая одежда. Машина с кнопками вместо рычагов.
Я смотрю на руль и вижу блестящую серебристую кошку, застывшую в прыжке прямо по центру.
Мой отец ездит на «Ягуаре».
Чувствую, как лицо искажает гримаса, и отворачиваюсь к окну, пока он не заметил исходящее от меня отвращение.
— Ты теперь богат?
Он снова издает смешок. Бесит. Терпеть не могу, когда люди усмехаются. Самый высокомерный вид смеха.
— Я и правда получил повышение пару лет назад, но не такое существенное, чтобы позволить себе сезонные дома. Алане досталось кое-какое имущество после развода, и она стоматолог, так что дела у нее и так идут неплохо.
Стоматолог.
Просто отпад.
Я выросла в трейлере с матерью-наркоманкой, а теперь проведу лето в пляжном домике с мачехой, у которой докторская степень. А значит, ее отпрыск — скорее всего, избалованная богатенькая девчонка, с которой у меня нет ничего общего.
Надо было остаться в Кентукки.
Я и так плохо уживаюсь с людьми, но еще хуже уживаюсь с людьми при деньгах.
Мне нужно выйти из машины. Нужно побыть одной.
Я приподнимаюсь в кресле, пытаясь разглядеть, вышли ли другие пассажиры из своих машин. Ни разу в жизни не видела океан и никогда не плавала на пароме. Большую часть моей жизни отец провел в Спокане, где нет выхода к морю, поэтому я до сих пор побывала только в Кентукки и Вашингтоне.
— Можно выйти из машины?
— Ага. Наверху есть обзорная площадка. У нас около пятнадцати минут.
— Ты будешь выходить?
Отец мотает головой и берет в руки телефон.
— Мне нужно сделать пару звонков.
Я выхожу из машины и смотрю в заднюю часть парома, но там несколько семей бросают куски хлеба парящим в воздухе чайкам. В носовой части парома тоже людно, как и на обзорной площадке надо мной, поэтому я просто бреду, пока отец не пропадает из вида. У противоположного борта парома никого нет, и я прохожу между машинами.
Дойдя до ограждения, я хватаюсь за перила, подаюсь вперед и впервые в жизни смотрю на океан.
Если бы у чистоты был запах, она бы пахла именно так.
Уверена, что никогда не вдыхала такой чистый воздух, как сейчас. Я закрываю глаза и вдыхаю как можно сильнее. В этом соленом воздухе, смешивающимся с затхлым воздухом Кентукки, который все еще липнет к стенкам моих легких, ощущается какое-то великодушие.
Легкий ветер треплет мои волосы, и, собрав и скрутив в жгут, я связываю их резинкой, которую весь день проносила на запястье.
Смотрю на запад. Солнце вот-вот скроется за горизонтом, и все небо покрылось мазками розового, оранжевого и красного цвета. Я множество раз наблюдала закат, но никогда не видела, чтобы от солнца меня отделял лишь океан и тонкая полоска суши. Оно будто висит над землей как плавучее пламя.
Никогда мне не доводилось прочувствовать закат так глубоко в груди. На глаза наворачиваются слезы от его совершенной красоты.
Что это говорит обо мне? Я не проронила ни слезинки по умершей матери, но смогла всплакнуть при виде повторяющегося природного явления?