Разборка по-кремлевски
Шрифт:
Политтехнолог понуро взглянул на портрет Алексея Кечинова в траурной рамке — изображение это провисело в кадре почти десять секунд.
— Мда… — только и мог вымолвить он.
— Не ожидал такой прыти от нашего героя, — спокойно резюмировал чекистский генерал.
— Ты о Кечинове с его желанием всех нас сдать?
— О Муравьеве… Сориентировался быстро, — расправившись с омаром, Подобедов утер салфеткой влажные губы. — Нет, все-таки молодец мужик — правильно поступил. Поменять топливозаправщик — и всех делов. Или добавить в топливо какую-нибудь присадку. Виноватым сделают какого-нибудь прапорщика. А главное — у нас, у чекистов, руки чистые…
— Ты еще забыл о горячем сердце и холодной голове, — нервно напомнил Чернявский.
— Только вот почему он нам сразу не дал знать? — задумался чекист.
— Интересно, как отреагирует на эту смерть президент, — окончательно сник Чернявский.
— Никак.
— То есть…
— А он о ней не узнает. Да, начальника спецсвязи он выгнал, но на это место поставлен его заместитель — наш человек. Абсолютно вся связь с внешним миром блокирована.
— Не может быть, чтобы он не узнал… Ну, например, сам решит с Кечиновым связаться — и тогда что?
— Нет, когда-нибудь и узнает…. Когда президентом не будет. Но это уже решительно ничего не изменит. Во всяком случае — для него.
Завтрак завершили в полном молчании. Закурив, политтехнолог уныло промолвил:
— Мне кажется, покойный Леша… земля ему пухом, по-своему был прав.
— В том, что хотел заложить нас президенту? — уточнил Подобедов. — Ты вообще представляешь, чем это могло для нас закончиться? Собаке — собачья смерть! Ладно, давай выпьем за упокой его души, — чекист потянулся к графинчику.
— Да не о том я! Тебе не кажется, что Муравьев слишком много на себя берет?
— Ты хотел замарать руки мокрухой? — Подобедов уже разливал спиртное по рюмкам.
— Ты ничего не понимаешь. У него — душа палача. Люди для него — мусор…
— Политика — вообще очень грязное дело, — встал на защиту армейского генерала лубянский функционер. — Тебя послушай — так прямо гуманист чистой воды…
— А ты не боишься, что завтра и мы окажемся для него таким же мусором?
— Вот только не надо этой интеллигентской рефлексии. Это в тебе твое высшее филологическое образование сказывается, — снисходительно улыбнулся чекист. — Драться за власть надо жестоко, безжалостно и твердо. Муравьев все правильно сделал.
— Юра, послушай меня, — с все возрастающей тревогой в голосе продолжил политтехнолог. — Мы явно не на того поставили. Муравьев… он нас всех передушит!
— Не передушит. И вообще, Глебаня, не забывай: у нас на Муравьева — сорок чемоданов компромата.
— А если мы этим компроматом не успеем воспользоваться?
— Да что ты несешь! — Подобедов поднялся из-за стола. — Компромат ценен не сам по себе, а лишь в качестве пугала. А я нашего героя уже попугал… на первом этапе его разработки. Так что, как ни крути, — он у нас на крючке.
— Боюсь, чтобы мы у него на крючке не оказались, — уныло возразил Чернявский.
Уже проходя через общий зал, он обратил внимание на гигантский аквариум у стены. Огромные камчатские крабы с чудовищными клешнями дрались друг с другом за толстыми стеклянными стенками, норовя если и не откусить что-нибудь от врага, то хотя бы немного покалечить. И Глеб Чернявский, будучи почти интеллигентным человеком, не мог удержаться от аллюзии: так ведут себя и пауки в банке, и политики в борьбе за власть.
Глава 8
За тонированными окнами президентского вагона проносилось свежевспаханное поле, от земли поднимался чуть заметный пар. Любой мало-мальски смыслящий в сельском хозяйстве человек заметил бы, что поле в спешке перепахано вместе со скудным урожаем зерновых и многочисленными сорняками. Из-под комьев земли там и сям торчали солома и даже целые кусты чертополоха. Но глава государства сельхозакадемию не кончал и, в отличие от некоторых его коллег по СНГ, не начинал карьеру руководителя директором отстающего совхоза. Он смотрел на синевшую на горизонте полоску леса, у которой черным жуком застыл трактор.
— Ты, Клим, преувеличиваешь, — вздохнул президент и задернул штору на окне кабинета.
— Белкина не могла просто так отстать от поезда, — твердо заявил Бондарев.
— Телевизионщики — народ неорганизованный, — выдал президент расхожую фразу, — но и их призовем к порядку. Сообщение, что отставшую телегруппу нужно доставить к поезду, уже отправлено.
— Каков ответ? — не унимался Клим.
— Если я лично буду проверять каждую мелочь, заботится об отставших, то мне не останется времени управлять государством. Я — не дед Мазай, а они — не зайцы. К счастью, помощников у меня больше, чем нужно, — выполнят поручение. Если тебе просто неуютно в дороге без женщины, с которой ты привык засыпать, — мелькнула чекистская улыбка, — ты так и скажи. Как друг, я тебя пойму, но не как глава государства.
— Я спокойно засыпаю и в одиночестве. Ты как хочешь, а я останавливаю поезд на следующей станции, — Бондарев тяжело опустил на стол ладонь.
В ответ взметнулись брови, хотя обычно собеседник Клима не любил выражать на лице эмоции.
— Однако…
— Кто здесь комендант — ты или я? Расселся — нога за ногу, будто хозяин, — и, не дав возразить, Бондарев потянулся к переговорному устройству. — Скажешь, что поезд будет стоять на ближайшей станции, пока не доставят съемочную группу.
Президент подчинился без энтузиазма, но, тем не менее, слушая его, нельзя было усомниться, что решение принято самостоятельно:
— …Мне плевать на график, — сухо закончил он разговор с руководителем охраны и отключил связь. — Теперь ты доволен?
— Вполне. А теперь можешь почитать прессу, — и Клим выложил на стол несколько газет, — я их у разносчика на станции купил.
Глава государства без любопытства глянул на заголовки.
— Я их уже читал.
— Ты уверен?
Зашелестела бумага. На лице главы государства не дрогнул ни один мускул. Молча, продолжая пробегать глазами строки, он потянулся к лежавшим на краю стола газетам, доставленным ему с утра. На коленях президент развернул два экземпляра одной и той же федеральной газеты за одно и то же число. Сравнил. Изданная в Москве отливала глянцем, сияла цветными иллюстрациями, напечатанная же в областной типографии навевала скуку одним своим черно-белым видом, расплывчатыми фотографиями, бумага была не многим плотнее промокашки.