Разбойничий тракт
Шрифт:
Чеченка упала на колени, обхватила его ноги цепкими пальцами.
– Не губи меня, Дарган, ведь мы с тобой одной крови, – словно в молитве с воем закачалась она, платок развязался, светло-русые волосы накрыли умоляющие серые глаза, нос и губы. – Поднимать руку на родственника – большой грех.
– Кто тебе это сказал, женщина? – Он схватил ее за космы, едва владея собой, намотал их на кулак.
– Ибрагим сказал, он ездил за товарами в Пятигорскую и встретил людей из отряда моего отца Ахмет-Даргана, которого ты убил. А потом на рынке они показали ему на тебя.
Дарган заскрипел зубами. Его подозрения по поводу ночных похождений Ибрагима подтвердились, хотя все равно были неожиданными, ведь чеченец принял православную веру.
– Еще Ибрагим говорил, что у тебя много драгоценностей, которые ты привез из похода в богатую страну, где правил император Наполеон, – не уставала откровенничать старшая дочь главаря разбойников.
– Так вот кто продал меня!… – вскинулся казак, пораженный услышанным.
Меж тем, катаясь по земле, женщина продолжала умолять:
– Я первая дочь Ахмет-Даргана, у меня маленький сын и совсем крошечная девочка, у которых ты тоже отобрал отца. Ты сгубил двух моих сестер, оставил меня одну во всем свете. Я не знаю, кто первым нарушил закон гор на тропе войны, но, ради всего святого, пощади нас, последних из рода Ахмета Дарганова. Ведь я снова беременна, хотя еще не докормила грудью последнего ребенка.
– А кто в этом виноват, женщина?
– Мой муж, пусть Аллах на небе будет к нему справедливым, хотел иметь много детей. Он мечтал о мальчиках, а родилась девочка.
– А когда бирючонок вырастет, он начнет мне мстить?
– Никогда этого не будет, обещаю тебе. Я мать, и дороже сына и дочери у меня никого нет.
– Вашим обещаниям грош цена, для вас я гяур, как вы для меня – дикие звери.
– Я клянусь тебе ребенком, что в моей утробе, – понимая, что казак может не поверить ее словам, женщина выхватила из-под одежд маленький кинжал, полоснула себе по запястью и подняла окровавленные руки. – Не дай роду Ахмета Дарганова исчезнуть навсегда, ведь и ты для нас не чужой. Кровью клянусь…
Несмотря на то что вокруг были разбросаны трупы товарищей, Дарган тогда отпустил женщину. Из-под одежд у нее и правда выпирал большой живот. Она вошла в бурные воды Терека, переправилась на другой берег реки и, не оглядываясь больше, побитой собакой потащилась в аул, а казак, оставив поле боя нетронутым, побежал в станицу.
На окраине ему повстречались встревоженные люди, не отвечая на расспросы, он держал направление к площади, на которой стояла лавка армянина. Дарган застал Ибрагима внутри помещения за беседой со своим хозяином. Развернув выкреста лицом к себе, он молча вогнал в его грудь кинжал по самую рукоятку. Лазутчик схватился за черкеску казака, вытаращив бешеные глаза, медленно начал соскальзывать с лезвия на пол. Когда тело коснулось утрамбованной каблуками земли, непримиримый горец, ради мести притворившийся православным, был уже мертв.
Гонтарь знал эту историю от начала до конца. Он не в силах был понять, почему его лучший друг, не щадивший врагов, отпустил собственную кровницу. Этот странный случай не укладывался ни в какие рамки, заставляя невольно пожимать плечами.
– Что валяться в ногах, что заверять в верности по гроб жизни, на это татары были способны всегда. Про бабу не скажу, а мужчина у них на колени становится в трех случаях. В первый раз перед Аллахом, во второй – когда пьет воду из ручья и в третий – когда срывает цветок и дарит его женщине. Не мне тебе про это объяснять, – продолжая начатый разговор, друг налил чихиря в кружку и добавил, махнув ладонью по усам. – По мусульманскому учению обмануть или убить иноверца у них грехом не считается, наоборот, правоверный, поступивший так, после смерти попадает в рай. Не как у нас, любое живое существо принимается за божью тварь и требует к себе отношения одинакового.
– Женщина нарушила клятву на крови, – размышляя о своем, пристукнул кулаком по столу Дарган. – Такое православными тоже не прощается.
– Ищи ветра в поле. На правый берег ты давно не хожий, это в молодости вместе с чеченцами мы ходили к черкесам с ногаями воровать лошадей. А сейчас в ихнем ауле мы появляемся только вместе с русскими солдатами, – отставляя чапуру, сказал Гонтарь. – И те там надолго не задерживаются, повоевали малость и обратно, а бирючок в любой момент может объявиться у нас.
Дарган заметил, как при последних словах блеснули глаза и напряглись кулаки у старшего сына, как обхватил он рукоять кинжала, словно собирался прямо из-за стола вскакивать на лошадь и ехать защищать отца. У младшего тоже увеличились темные зрачки. Он подумал, что Софьюшка вовремя догадалась увести девок в горницу. Тему пора было менять.
– Как у тебя с отарами, получается? – спросил он, имея в виду овец, разводимых Гонтарем.
– Для этого надо было родиться горцем. Сколько лет вожусь, а приплода настоящего не видал. То болезнь подкосит, то кормов не хватает, – отмахнулся тот. – Сын баранами заниматься не хочет, говорит, лучше на царевой службе днями пропадать, нежели за овцами катышки убирать. А больше заработать не на чем, да и не приучены мы деньги копить.
– Вот здесь ты прав. Я и сам на лошадях не дюже разбогател.
Когда Гонтарь вернулся с войны, Дарган честно разделил с ним и остатки парижского схрона, и деньги, вырученные от продажи золотых изделий. Поначалу друг загорелся, купил дом, построил овчарню. Но видно, правда, к накоплениям казаки были равнодушны, сколько он ни бился, все равно богаче не стал, растратил сбережения на подарки своим многочисленным девкам.
Дарган особой прибылью тоже похвалиться не мог: позариться в их местах действительно было не на что. Дома покупать не представляло надобности, ко всему, не каждый казак согласился бы продать. Лавку заводить не было смысла, на всю станицу хватало и одной, лошадьми всех обеспечивать не вышло, казаки сами разводили их, стараясь вместе с жеребцами держать кобыл. Вот и получилось, что истратились Даргановы лишь на домовладение, остальные сокровища лежали нетронутыми. Но на призывы жены уехать из станицы за-ради большого рубля и неясного будущего детей казак ответил категорическим отказом.
Тогда же он поинтересовался, не спохватился ли о разворованном схроне хозяин подворья на острове Ситэ, ведь сокровища были немалые.
– Как только прознал тот мусью о пропаже своих драгоценностей, так сразу слег в постель, – засмеялся Гонтарь. – Мы уж в обратный путь трогаться настроились, а он накрыл голову красным капюшоном и уткнулся носом в подушку. Прощаться ни с кем не захотел, видать, догадался, кто его обобрал.
– Никуда жаловаться не бегал?
– Как побежишь, когда его самого под ихнюю гильотину тут же и подпихнули бы. Дело-то нешуточное. Ты сам рассказывал про кардинальские знаки отличия и про то, чего пришлось за них пережить, а он при тех иконках с цепками был первое лицо. – Друг подправил молодецки закрученные усы и продолжил: – Испугался француз крепко, да еще баба его обмолвилась о каком-то бриллианте чуть не с голову ребенка, о королевской диадеме с императорскими чапурами, чи как их там. Откуда у него такие богатства?