Разбойник Хотценплотц и муравейник с начинкой

Пройслер Отфрид

Его мало беспокоило то обстоятельство, что в молодости он был длинношерстной таксой, пока в один прекрасный день госпожа Худобок не переколдовала его по ошибке в крокодила. Тем более страдала госпожа Худобок от этой неудачи. Касперль и Сеппель давно уже знали эту историю наизусть. Однако и на сей раз они снова терпеливо слушали рассказ госпожи Худобок с самого начала: как произошла с Васьти эта чертовщина, как она испробовала все мыслимые способы, чтобы расколдовать его обратно, — и как ей это не удалось.

—

Напоследок я так отчаялась, что недолго думая бросила книжку по колдовству в печь и сожгла, — заключила она свою исповедь. — Я ведь ясновидящая с гослицензией на руках, а не ученая колдунья. В профессиональной жизни следует по возможности держаться в стороне от вещей, в которых не разбираешься.

— И все же! — возразил Касперль. — Лучше бы вы не бросали книгу в огонь, а подарили нам; с Сеппелем!

Госпожа Худобок высморкалась в подол утреннего халата, который она имела обыкновение постоянно носить в течение всего дня, и спросила своим низким прокуренным голосом:

— Вам?

— Тогда мы уж точно смогли бы помочь Васьти! Но сожжена — значит, сожжена, и теперь вам, к сожалению, остается только запастись терпением.

На чердаке бабушкиного дома были повсюду развешаны бесчисленные мешочки и торбочки: одни были наполнены травами и кореньями, другие — высушенными листьями и кусочками коры, — всё испытанные средства, применявшиеся бабушкой, чтобы лечить самые разные болезни.

— Быть может, — размышляли Касперль и Сеппель, — среди них окажутся такие, которые случайно помогут от заколдованности, как иные помогают от желудочных болей и лихорадки…

На их взгляд, Васьти нисколько не вредило их лечение травами и корнями. Уже несколько недель они испытывали на нем бабушкины запасы: наудачу, правда, однако строго в алфавитном порядке.

Они начали с анисового порошка. Потом дали 1Васьти сушеный корень арники, потом алтейные листья, потом базилик, потом валерьяновой настойки, потом подслащенную медом горюху, потом горечавку, потом перемолотую хинную кору — и так далее вплоть до сегодняшнего дня, когда они влили ему в пасть отвар из мать-и-мачехи.

К сожалению, пока лечение успеха не принесли Единственное, чего они этим добились, было то, что с предпоследнего четверга Васьти бесповоротно отказался есть мясо. Вместо этого он выказал поразительное пристрастие к салату; от кормовой капусты, помидоров, редиса и лука он ни при каких обстоятельствах не отказывался — а на соленые огурцы стал особенно падок: их он поглощал, словно копченые колбаски.

— Бедняжка Васьти! — вздыхала госпожа Худобок. — Теперь в довершение всех бед ты еще стал и вегетарианским крокодилом! Я уже сомневаюсь в правильности лечения. А вдруг в один прекрасный день он закукарекает? Или заблеет? Или заревет по-ослиному? Даже представить себе нельзя, что с ним может приключиться, если вы и дальше будете продолжать в том же духе!

— С таким же успехом, — сказал Касперль, — он мог бы в один прекрасный день снова превратиться в таксу.

А Сеппель со своей стороны добавил:

— Не забывайте об этом, пожалуйста, госпожа Худобок!

Но у госпожи Худобок, похоже, был сегодня день не из лучших. Вместо того чтобы ответить друзьям, она начала плакать. Громко причитая, она ломала руки; в то время

как ее крупные слезы капали на сигару, она рыдала:

— Я сама виновата во всех бедах Васьти — конечно, я сама виновата в этом!

Касперль и Сеппель пытались утешить ее, но безуспешно. Разразившись ревом, госпожа Худобок так и продолжала реветь: и как можно было судить по ее виду, она не собиралась скоро заканчивать.

Тогда оба приятеля поспешили доесть свои бутерброды. Перед уходом они ласково потрепали Васьти; по спине, потом попрощались и, предоставив госпожу Худобок ее скорби, отправились восвояси.

Не было ли тут еще чего-нибудь?

Касперль и Сеппель как раз подходили к калитке бабушкиного сада, когда услышали велосипедный звонок — и, едва обернувшись, увидели, что из-за ближайшего угла на полном ходу вывернул господин главный вахмистр Алоиз Димпфельмозер. Левой рукой он одновременно правил велосипедом и звонил, а правой приглаживал себе усы. Серебряные пуговицы его мундира сверкали на солнце, сапоги и портупея были начищены до зеркального блеска, весь господин Димпфельмозер производил такое впечатление, будто недавно его кто-то смазал и отполировал.

Касперль и Сеппель тотчас же сообразили что к чему. Еще за завтраком бабушка прочитала им вслух из газеты, что на основании приказа, действительного от первого числа текущего месяца, господину Димпфельмозеру присвоено внеочередное звание главного вахмистра — и во всем городке, несомненно, не сыскалось бы ни одного человека, кто искренне не пожелал ему этого.

Друзья приветливо помахали ему: один шапочкой с кисточкой, другой тирольской шляпой.

— Примите наши наилучшие пожелания, господин Димпфельмозер! Мы поздравляем вас!

— Большое спасибо, премного благодарен! — Господин Димпфельмозер затормозил так, что завизжали покрышки, и лихо соскочил с велосипеда. — Стало быть, вы уже в курсе?

— Конечно, — сказал Касперль.

— И как вам она нравится?

— Кто? — спросил Сеппель. Димпфельмозер с гордостью ткнул указательным пальцем в свой воротник.

— Третья звездочка здесь. Госпожа Доротея Бэнш, моя квартирная хозяйка, только что мне ее прикрепила.

— Очень мило с ее стороны, — сказал Касперль, а Сеппель торжественно заверил, что господину Димпфельмозеру, несомненно, невозможно было пришить более красивую звездочку.

— Бабушка очень обрадуется, когда увидит ее, — заявил Касперль.

Господин Димпфельмозер прислонил велосипед к ограде сада, огладил свой синий китель и поправил каску. Затем за Касперлем и Сеппелем последовал к домику бабушки. Дверь оказалась незапертой, окно кухни было отворено — бабушки нигде не было видно.

— Вероятно, она в саду, — предположил Касперль. — Или, может быть, в прачечной.

Друзья не очень испугались, когда обнаружили бабушку. Пожилая дама, прямая как палка, лежала в траве: с закрытыми глазами и заострившимся носом, вытянув в стороны руки.