Раздробленный свет
Шрифт:
Всего в нескольких минутах от главного офиса «Компании Лару» они попали в пробку. Мэй бросает мне изображение протеста, вызывавшего ее, но я не пытаюсь читать надписи. Наконец-то, наконец-то, что-то происходит по-моему. Все мои предполагаемые маршруты сузились до одного, и легкие напрягаются, когда я бегу по тротуару — будь проклята деликатность — я пробиваю себе дорогу сквозь толпу.
Мэй снова говорит мне в ухо, и я знаю, что она собирается сказать.
— Дорогой, я не могу пойти туда с тобой. Они засекут сигнал.
— Я бы не стал просить тебя, — говорю я, выныривая из толпы
— Если ты не выйдешь через несколько часов… — она замолкает, потому что на самом деле, что она собирается делать?
— Тогда ты можешь забрать мои вещи, — заканчиваю я, затем прерываю связь, прежде чем она попытается отговорить меня от того, что я уже знаю… ужасная идея.
Мой визуальный канал отключается через мгновение, но я знаю, что обогнал Ямочки и ее сопровождение на пару минут. Я добираюсь до двери и лестницы, через которую мы сбежали на днях. У меня бегут мурашки по коже при мысли о возвращении сюда, сердце все еще колотится от бега, но я буду чувствовать себя намного хуже, если эта девушка исчезнет с лица планеты из-за того, что эти парни преследовали меня.
Помеха, которую я нацепил на замок двери, чтобы задержать гнавшихся за нами охранников, отсутствует, но сигнала об этом мои банки данных не получили. Мне остается подключить чип за полсекунды до того, как все клавиши загораются зеленым, и дверь открывается. Держась спиной к стене лестничной клетки, как только я оказываюсь внутри, я закрываю дверь, а затем скольжу боком, пока не смогу взглянуть вверх, на бесконечно спиралевидную лестницу аварийного, пожарного выхода. Пока в моей видимости нет охранников, камеры наблюдения здесь находятся в закрытой системе, и без жесткого доступа к этой системе я не смогу их отключить. Мне нужен путь наверх, который не контролируется.
Я на мгновение закрываю глаза, чувствуя фантомную боль в плечах. Но с закрытыми глазами довольно легко увидеть то, что они могут сделать с Ямочками, если я не доберусь до нее вовремя.
Я заклиниваю замок на двери, ведущей в вестибюль этажом ниже, и проскальзываю внутрь. Пещерообразное, отражаемое эхом пространство не пустое, как и лестничная клетка. Мне приходится затаиться в тени, пока охранник ночной смены смотрит последний эпизод какой-то голодрамы на своем наладоннике. Лифты, каждый под своим собственным прожектором, освещены будто большая неоновая вывеска «ПОПРОБУЙ ЕЩЕ РАЗ ГДЕ-НИБУДЬ ЕЩЕ». Но я знаю одну точку доступа, которая не будет освещена, как праздничное дерево: служебный лифт.
Я еле-еле добираюсь до угла, когда слышу голоса: один говорит охраннику взять перерыв, затем другой приказывает: «Приведите ее.» Я жду, надеясь, что они произнесут этаж, на который направляются, но мне не везет. Стоит тишина, пока они ожидают лифт.
Я стою на месте, пока не слышу, как закрываются двери лифта в вестибюле, а затем приступаю к работе. Лифты требуют ключ безопасности для работы в нерабочее время, тот, который я не могу воспроизвести в цифровом виде. Это должна быть комбинация физического ключа с цифровой подписью. Поэтому вместо этого я открываю рюкзак и вытаскиваю лом, ненадолго задаваясь вопросом, что нормальный человек держит в рюкзаке, если не оборудование для взлома и входа — и начинаю открывать двери.
Я стараюсь не засветиться лицом на камеру, и как только оказываюсь внутри я откидываю панель рядом с ней, чтобы ухватиться за выступ стены и вскарабкаться из лифта наверх. Я вытаскиваю шнур из камеры и вставляю свой собственный передатчик на его место… и вдруг я обнаруживаю в своем распоряжении всю систему лобби и лифтов. Требуется мгновение, чтобы передать их на мою гарнитуру, но я понимаю, что потеряю Ямочки, как только она и ее новые друзья выйдут из своего лифта.
Я вижу один работающий лифт, и дисплей рядом с дверью с цифрой 20. На том же этаже мы были на днях. Сердце тонет, но тело уже движется. Я вытаскиваю магнитные захваты, закидываю рюкзак на плечи и начинаю взбираться вверх.
Плечи начинают протестовать и болеть после пятого этажа, но я заталкиваю боль на задний план, сосредоточившись на видеоизображении, что выводится у меня перед глазами. Там, куда они направляются, я представляю гигантский раскол в раструбе, поэтому я вполне уверен, что знаю, где находится «там» задолго до того, как могу туда добраться. Мне просто нужно надеяться, что они вначале будут допрашивать ее…
Разум замирает, прежде чем приходит к продолжению этой мысли.
Просто. Давай. Лезь.
*khao phat — тайский жаренный рис (мегавкусный).
Ученый с тонкими губами и сутулостью в плечах возвращает клетку вокруг маленького пятнышка. Он забыл отключить источник питания. Маленькое пятнышко остается молчаливым и не издает ни звука. Он один из тех людей, кто ранят тишину, чтобы изучить ее.
Кабели искрятся и кричат, когда он вытаскивает их, наполняя свое тело электричеством. Он становится мертв до того, как падает на землю, и когда другие ученые прибегают, маленькое пятнышко тихое и удовлетворенное.
Другие ученые спокойны и грустны даже после того, как забрали мертвого. Они обычно разговаривают и смеются, когда толкают маленькое пятнышко во Вселенной, но теперь они молчат. Тишина тяжелая и вязкая.
Так что мы создадим для них нового ученого, точно такого же как мертвый. Возможно, если они будут довольны, они перестанут причинять нам боль.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
СОФИЯ
МУЖЧИНЫ ИЗ «Компании Лару» были очень… очень хорошо обучены. Они просто придерживаются стороны правдоподобного отрицания пыток. Они не прикасаются ко мне, разве что воткнули иглу мне в лопатку… наркотик, наверное… чтобы сделать меня более податливой, или, возможно, чтобы успокоить меня. Кожа покрывается мурашками, когда я пытаюсь не думать о неизвестном чужеродном веществе, распространяющемся в моем теле, делающим Бог знает что с моей головой. Они не кормят меня, не дают воды. Они не угрожают, но их взгляды говорят то, чего не говорят их рты — что я жива только потому, что они еще не решили убить меня. Они не тратят время, рассказывая мне, что произойдет, если я не дам им того, что они хотят, потому что они знают, что ничего, что они могут сказать, не будет хуже того, что мое воображение наколдует мне.