Раздумья ездового пса
Шрифт:
Этого человека отличают высочайшее чувство ответственности за весь полет, за всех нас, за наше Дело, и величайшая, верблюжья трудоспособность и выносливость.
Высшая похвала экипажа штурману: «Этот — довезёт». Филаретыч — уж точно, довезёт.
Через какие бы грозы мы ни лезли, я никогда не гляжу в локатор. Ну, чуть поглядываю: лучше Филаретыча я все равно прохода не найду.
В каких бы сложных, сложнейших условиях мы ни заходили на посадку, я знаю: последний дюйм я буду нащупывать — хоть вслепую — по его чёткому отсчёту высоты: «три, два, два, метр, метр, метр, ноль!»
Лучшие годы мы пролетали вместе: Бабаев, Гришанин, Копылов, Ершов. Ездовая упряжка. И ни разу нигде не споткнулись.
Ребёнка подводят первый раз к роялю. Широко раскрытыми глазами он пытается охватить все его величие, всю элегантность, весь блеск и сияние. Он подавлен: «как, вот это я, один, сам, когда-то смогу извлечь из этой громадины Музыку? Этими неумелыми ручонками?» Он робко прикасается к клавишам и долго слушает замирающий внутри инструмента божественный звук.
Впереди, ему говорили, ждёт труд. Он ещё не знает тяжести той массы звуков, которые придавят, навалятся, отберут часть жизни. Ещё впереди слезы разочарований и неудач, сожаления и отчаяния, зависти и неверия в себя.
Но ведь будет Музыка!
Мне уже давно перевалило за сорок, я летал уже несколько лет капитаном тяжёлого лайнера — а перед началом снижения все ещё испытывал в животе холодок. Как — вот это я, сейчас, вот этими руками — и приступлю, и сделаю большое и сложное дело? Вот это я — и приведу в гавань из стратосферных высот, и приложу к земле, и остановлю на стоянке восьмидесятитонный лайнер? Неужели это мне трепетно доверились полторы сотни живых человеческих душ? Неужели это о твёрдости моей руки и верности моего глаза молятся сейчас ожидающие в вокзале? Неужели это я — мастер?
Да. Кто же, как не я. Мои музыкальные упражнения, сольфеджио и прочие премудрости — позади. На блестящей, подавляющей величием, овеянной романтикой риска и дальних дорог поверхности моего инструмента я хорошо вижу сажу и царапины, слизанную бешеными потоками краску, выдавленную страшными напряжениями смазку, истёртые о жёсткий бетон колёса. Я знаю всему этому цену.
Но — есть Музыка!
Когда Вы впервые садились за руль автомобиля, то наверняка побаивались: а как же удержать это норовящее выскользнуть чудо на дороге — наверно, это и есть самое сложное?
Так же, большей частью, складывается у людей мнение и о самолёте. Уж что-что, а самолёт-то, наверное, надо все время удерживать в воздухе, а то он немедленно это… свалится в штопор.
Да нет, сидит самолёт в воздухе плотно, как в сгущённом молоке. Он так устроен, что даже если его рулями попытаться свернуть с пути, то заметно ощутимое сопротивление этого… сгущённого. Машина стремится вернуться к устойчивому полёту.
И ещё одно распространённое заблуждение, не миновавшее даже журналистов, берущихся писать о перипетиях лётной жизни: если у самолёта, не дай бог, откажут все двигатели, особенно там, на большой высоте, то он обязательно «падает камнем». Потому, мол, и двигателей на нем так много.
Преодолев тот пресловутый холодок, я ставлю двигателям малый газ и приступаю к снижению с высоты 10600 метров. Турбины вращаются, но тяги практически не создают. Можно сказать, двигатели выключены. И двести километров самолёт летит, постепенно снижаясь, с вертикальной скоростью 10 метров в секунду, как с пологой горки на саночках. Какая тяга нужна самолёту, если его разгоняет сила земного притяжения?
Самая-то красота решения задачи снижения — это добавить обороты двигателям только тогда, когда уже выпущены шасси и закрылки перед самой посадкой, на четвёртом развороте.
«Камнем»…
Вы не задумывались, как Вы управляете автомобилем? Постоянно держите его в узде или, подсказывая своё желание лёгкими движениями органов управления, не мешаете умной машине исполнять своё предназначение?
Есть достаточно людей, которые ездят по принципу: надо ехать — жми газ; надо затормозить — жми тормоз. Ну, с вариациями. Они не задумываются, они — потребляют. Они реагируют на дорожные люки: увидел люк — объехал; увидел люк — объехал; увидел люк…
А можно взять чуть в сторону — и люки останутся сбоку.
Особенность тяжёлого самолёта — его инертность. И огромная мощь. Ну, тридцать тысяч лошадиных сил. Поэтому на нем особо не среагируешь: надо же ещё, чтобы и он среагировал… Приходится приучаться «лететь впереди самолёта». Что бы пилот ни собирался с машиной сотворить, он должен это продумать. Прежде, чем сделать, надо подумать о последствиях. Надо помнить об ограничениях. Какое там сваливание в штопор — не превысить бы предел максимальной скорости…Каждая, самая малая, эволюция, по законам физики, неизбежно отражается на желудках пассажиров — об этом тоже нельзя забывать.
Я стараюсь, чтобы процесс движения, незаметно начавшись на перроне, так же незаметно на перроне и закончился. Со всеми ускорениями и замедлениями, неизбежными при скоростных полётах. Чтобы одинаково комфортно чувствовали себя и лежачий инвалид, и гипертоник, и нервный, и трус, и грудной ребёнок. Но комфортней их всех должен чувствовать себя я — капитан корабля, создавший на своём лайнере обстановку, в которой любое действие идёт на пользу, на красоту, комфорт и покой пассажиров. Тогда и получается мелодия полёта.
И всегда в этой мелодии я норовлю учуять фальшивые нотки. И занудно, долго, постоянно — я пытаюсь осмыслить: почему это допущено и как избежать повторения в дальнейшем.
Дальше пойдут главы, очень интересующие, в основном, мальчишек. Как же управлять этим огромным, красивым, сверкающим, ревущим кораблём? На какие ручки, рычаги, педали и кнопки нажимать? И, главное, как крутить этот заветный штурвал?
Я попытаюсь это описать простыми понятиями.
Руление