Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице
Шрифт:
Шейнин подвизался на литературной ниве еще до войны, сочиняя всякие пьесы и рассказы. За материалом далеко ходить было не надо. Он использовал для своих опусов информацию из уголовных дел, которые сам и вел. В том, что высокопоставленный работник следственных органов является еще и драматургом, членом Союза писателей, ничего удивительного не было. Например, заместителя Берии Меркулова также неоднократно, в перерывах между допросами, посещала литературная муза. Его пьеса, в частности, шла на сцене Малого театра.
Еще в 1940 году Шейнин предложил кинорежиссеру Эйзенштейну поставить по написанной им пьесе «Дело Бейлиса» фильм. Эйзенштейн даже придумал название – «Престиж империи». Вместе они написали сценарий и послали письмо Сталину, но вождь этим не заинтересовался. А посоветовал лучше уж написать сценарий про Ивана Грозного, «как прогрессивную силу своего времени и опричнину, как целесообразный его инструмент».
Постепенно литературный багаж Шейнина становился все увесистей. К концу своей литературной карьеры он мог похвастаться не одним томом сочинений: «Записки следователя», «Военная тайна» и другие. Конечно, со временем эти творения все меньше привлекали к себе внимание серьезного читателя, оказываясь зачитанными до дыр разве что в детских библиотеках. Свои пьесы Шейнин писал в соавторстве с братьями Тур (никакие они не братья: фамилия одного из братьев была Тубельский, а второго почему-то Рыжей, но похоронены на Новодевичьем они вместе).
Сначала Шейнин и братья Тур сотворили комедию «Чрезвычайный закон». Это была пьеса о том, как замечательно воплощается на практике так называемый закон о трех колосках, по которому даже двенадцатилетние дети могли быть приговорены к смерти за украденную с поля гнилую картофелину. Дальше пошли пьесы «Очная ставка» (красноречивое название!), «Кому подчиняется время» (премьера в театре им. Вахтангова) и другие им подобные. А в 1950 году они получили Сталинскую премию за сценарий к фильму «Встреча на Эльбе». И вроде бы после увольнения из прокуратуры все шло для Шейнина неплохо. Гонорары увеличивались, популярность росла…
В октябре 1951 года поэт Сергей Михалков встретил на улице Горького карикатуриста Бориса Ефимова: «Слышал, Шейнина взяли?» – «Да что ты, он же сам всех сажал!» – «Вот так, раньше сам сажал, теперь его посадили». Действительно, незадолго до этого разговора Шейнин был снят с поезда, на котором возвращался после отдыха из Сочи, и арестован. Показания на Шейнина дал бывший следователь НКВД Шварцман, давний его сослуживец и друг. Помимо Шварцмана в компанию входил и Родос – тоже следователь. Втроем они и работали. Шварцман и Родос в основном занимались доведением подследственных «до кондиции», а Шейнин подводил под это дело юридическую основу. Лев Романович со своим литературным институтом был из них троих самым образованным.
Шварцман поведал на следствии, что он и завербовал Шейнина в группу иностранных агентов. Он также признался, что принимал личное участие в убийстве Кирова, имел интимную связь с собственным сыном, дочерью, а также министром МГБ Абакумовым и английским послом сэром Арчибалдом Кларком Керром, эту связь он установил, проникнув однажды ночью на территорию английского посольства в Москве. Начав «разработку» Шейнина, следователи в качестве доказательств его преступной деятельности использовали его же пьесы, обвиняя в том, что с помощью своих пьес он протаскивает на сцену зловредные антисоветские идейки, а также возглавляет заговор шпионов-драматургов, препятствующих неуклонному подъему советской литературы и искусства.
Шейнина доставили на Лубянку сразу к полковнику Рюми-ну, известному тем, что всего за несколько месяцев из обыкновенного следователя он превратился по приказу Сталина в заместителя министра госбезопасности. Именно Рюмин и «раскрутил» дела врачей-убийц и антифашистского комитета. Шейнин отказался взять на себя руководящую роль в заговоре, согласившись со следователями лишь в том, что рассказывал антисоветские анекдоты в кругу своих соавторов-драматургов и произносил вслух «плоские шутки определенного свойства». Не признал он и то, что был завербован во время Нюрнбергского процесса, в котором он участвовал в составе официальной советской делегации.
Но Рюмин почему-то не поверил показаниям Шейнина, потребовав от него сдать «и центр, и подполье, и выход на Америку, и все как полагается», пригрозив в случае отказа говорить правду отправить в Лефортовскую тюрьму, славившуюся своим жестким режимом. В Лефортово Шейнин все же угодил. Он находился в одной камере с полковником госбезопасности Черновым, который к тому времени уже два года сидел один и, конечно, новому соседу обрадовался. «Ко мне посадили писателя Леву Шейнина, – пишет Чернов. – Он ко мне подъезжал и так и эдак, расспрашивал, кто я, за что сижу, а я до того одичал, что отмалчивался и даже назвался другой фамилией… Скуповатый он, Лева, как что получит из тюремного ларька на выписку – ничем не поделится, а так ничего, байки разные рассказывал. “Знаешь, – говорит, – я юрист не из последних, как-никак государственный советник юстиции 2 класса, по-вашему генерал-лейтенант, а в своем деле ни хрена понять не могу!” От него я узнал, что Берию посадили. Шейнину, понятно, этого не сказали, но Лева башковитый – по характеру записей в протоколе допроса сам обо всем догадался и тут же написал письмо Хрущеву, они с друг дружкой давно знакомы. Главное, был случай, когда Лева ему добро сделал: входил в комиссию, которая по заданию Политбюро что-то проверяла на Украине, и составил справку в пользу Хрущева… В общем, Леву вскоре выпустили».
После освобождения из тюрьмы Шейнин продолжил свой литературный труд, в 1957 году по его сценарию был снят фильм «Ночной патруль». Скончался Лев Романович в 1967 году, в шестьдесят один год.
В доме Нирнзее жили и музыканты. Самым известным композитором дома был Модест Табачников, к которому частенько заглядывали его друзья Марк Бернес и Леонид Утесов. «Давай закурим», «У Черного моря», «Одесский порт», «Дядя Ваня», «Ах, Одесса, жемчужина у моря» – это все его песни, выученные наизусть несколькими поколениями. Опытный композитор-песенник, Табачников сперва сочинял музыку, а уж затем искал для нее слова: главное, чтобы в рифму. Поэт Яков Хелемский вспоминал о звонке Марка Бернеса – тот вовсю расхваливал новую мелодию Табачникова, а вот слов не было. Бернес попросил Хелемского написать что-нибудь о Бухаресте. Конечно, уважающие себя поэты на такое редко соглашаются. Но Бернес был так настойчив, что отказать ему было нельзя: «Я сейчас заскакиваю за вами. Вы на 4-й Тверской-Ямской? А Модест просто на Тверской. Вернее, в доме Нирнзее. Езды – пять минут. И вы услышите Модеста в натуре. Об отказе он и слушать не хотел. И я покорился. Уж не знаю, что тут было решающим – его настойчивость или мое желание познакомиться с ним. Мелодия Табачникова оказалась, действительно, темпераментной и запоминающейся.
– Прилипчивая музычка! – сказал Марк.
Слушая игру Модеста, он широко улыбался, покачивая головой в такт. Он уже предвкушал песню, нетерпение светилось в его глазах. Каюсь, я все-таки за два дня соорудил какое-то подобие стихов. Когда подгоняешь свои строки к готовой мелодии, чем больше в ней ритмических перепадов и всякого изыска, тем беднее твои строки. Поэтому, несмотря на похвалы, которые расточали мне Марк и Модест, я понимал, что ничего хорошего в написанном мною нет и быть не могло». Песня быстро завоевала популярность, ее стали исполнять и в самой Румынии.
Сошел со сцены Утесов, умер Бернес, но песни Табачникова не пропали, их подхватили новые певцы, совсем не похожие на прежних кумиров публики. Как-то в конце 1960-х годов дверь в подъезд дома Нирнзее открыл смуглый коренастый мужчина – это был славный сын нанайского народа Кола Бельды. Колоритный и обаятельный вокалист вдохнул новую жизнь в старую песню Табачникова, благодаря чему слова «А олени лучше» доносились чуть ли не из каждого радиоприемника.
Еще в первой половине 1990-х годов в Большом Гнездниковском можно было встретить людей, возраст которых превышал возраст дома Нирнзее. Это старейшая актриса Театра Сатиры Валентина Токарская. В 1993 году в восемьдесят семь лет она удостоилась звания народной артистки России. До этого ей просто было некогда – вся жизнь Токарской прошла как кинолента, правда, с лагерным антрактом. Оглушительная слава к ней пришла в середине 1930-х годов, после фильма «Марионетки», политического памфлета Якова Протазанова.