Разгон
Шрифт:
– Вас освободят от работы?
– Все может быть.
– Тогда не нужно. Я не хочу, чтобы ради меня вы...
– Я же сказал: может быть. Но может ведь и не быть. Все это в сфере предположений и вероятностей... А вот для вас я могу сделать доброе дело это уж точно.
– Тоже из неопределенной сферы вероятностей?
– Но ведь вы просите...
– Женский каприз!
– Если что-то случится, я могу сослаться на то, что Петру Андреевичу очень понравился ваш материал о том, как читают ученые...
– В самом деле? Он читал?
– А разве я не говорил вам? И он тоже
– Какие там наблюдения! Да и не до того было в это время Петру Андреевичу... Когда я увидела эти траурные рамки...
Анастасия прикусила губу. Не хотела проговориться даже Алексею Кирилловичу.
– Кроме того, - сказал он, - всегда приятнее подчиняться женщине, чем начальству.
– Алексей Кириллович, что я слышу! Вы - и такие высказывания! Или это в предвкушении сороковой субботы?
– Там ничего такого, уверяю вас... Собственно, увидите сами... Рискну и подчинюсь красивой молодой женщине... Но приходите не с утра, а что-нибудь около часа... Набьется больше народа, легче затеряться... Будете без меня... Совсем одна...
– Как раз то, к чему я привыкла в последнее время. Благодарю вас, Алексей Кириллович, даже не нахожу слов...
В субботу он проводил Анастасию в тот самый вестибюль, где они заключали свой тайный пакт, и мгновенно исчез в толпе празднично разодетых людей, которых незримые силы любопытства и беспечности толкали туда и сюда, людей странно одинаковых - чем-то страшно схожих меж собой, а чем именно не поймешь. Но через минуту Анастасия тоже стала похожей на всех, как бы посмотрела на себя со стороны, увидела, как стоит, подняв лицо, уставившись в огромное белое полотно, закрывавшее чуть ли не половину просторного вестибюля, и все, кто там был, так же всматривались в полотнище, только они смеялись открыто или тайком, а у нее от негодования и неожиданности сдавило спазмой горло.
На полотнище был наляпан шаржированный портрет Карналя. Карналь с прицепленной кудлатой бородкой огромными ножницами стрижет такого же кудлатого, как и его борода, барана, и шерсть, падая вниз, образовывает специальную надпись: "Обкорнай барана и стриги кибернетику!"
Еще ниже большая черная рука указывает пальцем куда-то вправо, и снова всеобщая сила одинаковости заставила Анастасию повернуть голову туда, куда указывала намалеванная рука, и взглядом она уперлась в новое полотнище, правда, намного меньше, с предостережением: "У нас смеются только на первом этаже!"
Она пошла туда, куда шли все, переходы между корпусами были заполнены людьми почти до отказа, более всего толпились у стен, на которых от потолка до пола было понавешено множество шаржей, призывов, объявлений, причудливых диаграмм, какие-то парни в расхристанных пиджаках трусцой подносили новые и новые рулоны ватмана, что-то пришпиливали, приклеивали, подмалевывали, как будто мало было написанного и намалеванного прежде, будто боялись они, что в этот день мало обыкновенного смеха, нужен хохот, нужно веселье неудержимое, беспредельное, всеочищающее.
"Не останавливайся на достигнутом, даже если не имеешь никаких достижений!" - это поперек перехода. Своеобразная орифлама местных остряков.
Дальше на красном фанерном щите предупреждение:
"Здесь отдается преимущество требованиям техники перед человеческими потребностями!
Запрещается:
лезть на рожон,
плевать против ветра,
заслонять солнце,
возражать академику Карналю!
Пенсионерам: не разговаривать и не кашлять!
Красным следопытам: не играть на дуде!
Всем: не дышать!"
Через несколько метров милостивое разрешение:
"Дышите!"
Еще через несколько метров:
"Глубже!"
"Еще глубже!"
"Как можно глубже!"
"Полной грудью!"
И огромными буквами: "Облегчайте себе душу смехом!"
Смех господствовал тут безраздельно - беззаботный, раскатистый, преимущественно беззлобный, порой донимающий, особенно когда про академика Карналя, которому, пожалуй, доставалось больше всех, на всех уровнях, по поводу и без повода, заслуженно и незаслуженно. "Будь милосердный - и найдешь свое место в жизни!" - это не касалось никого персонально, поэтому воспринималось с таким же веселым равнодушием, как призыв "Создавай барьеры, чтобы было что преодолевать!" или оптимистическое пророчество: "Человек выстоит даже перед НТР!"
Дальше вся стена была зарисована жанровыми картинками на тему: "Кибернетик тоже человек. Он ходит по Киеву с авоськой, не может достать шины для "Жигулей" и стоит в очереди на квартиру, ибо лучше не иметь квартиры, но иметь надежды, чем, имея квартиру, уже ни на что не надеяться".
Но это было как бы передышкой, своеобразной разрядкой перед новым ударом по руководителю объединения. Знакомая уже намалеванная рука с указующим перстом появлялась то где-то внизу, то аж под потолком, вела все дальше и дальше, потом неожиданно перевернулась, показала вниз, велела красной разляпанной надписью: "Копать здесь!" А ниже: "Склад идей, пригодных для диссертаций-прикасаний к науке. Ключи у товарища Кучмиенко!"
К Кучмиенко было лишь первое прикосновение. Дальше снова общее: "Пользуйтесь плодами НТР!" Чье-то стыдливое признание: "Работа не нравится, но привлекает зарплата".
Снова побежали по стенам рука с указательным перстом и призывы: "Читайте! Изучайте! Запоминайте!" И на голубом полотнище "Афоризмы академика Карналя":
"Все неизвестное должно стать известным".
"Все известное должно стать неизвестным".
"Величия следует ждать только от великого".
"Зазнайство - признак отсутствия мысли".
"Не достаточно выработать идеи, надо еще уметь их забывать, чтобы со временем услышать от академиков".
"Желания подчиненных не следует уважать даже тогда, когда подчиненные уважают твои желания".
"Автоматы должны быть автоматами".
"Не автоматы не должны быть автоматами".
"Ученые должны думать".
"Конструкторы должны конструировать".
"Завотделами должны заведовать отделами".