Разгон
Шрифт:
Среди этой неразберихи прохаживалось несколько молодых людей - в расхристанных белых рубашках, со сдвинутыми в сторону галстуками, кстати, яркими, как и у Карналя. Еще несколько их сидело, согнувшись над тем, что когда-то, наверное, будет вычислительной машиной. Впечатление было такое, будто эти люди либо придуриваются, либо разыгрывают озабоченность, либо попросту бьют здесь баклуши, удрав из дому от сварливых жен или злых тещ.
– Что они делают?
– тихо спросила Анастасия у Карналя.
– Колдуют.
– Не понимаю вас, Петр Андреевич.
– Вот поглядите.
Он показал на полотнище, протянутое между двумя колоннами почти под высоченным потолком: "Тысяча тридцатая - наш подарок XXV съезду!"
– Новая машина, - объяснил Карналь.
– Незапланированная, без ассигнований, без материалов, без ничего.
– Как же?
– Человеческий гений и внутренние резервы. Слышали о таком? Для журналистов - не новость, надеюсь.
– Но машину - из ничего?
– А из чего человеческая мысль?
Он по-мальчишечьи прыгнул на помост, подал руку Анастасии, помог ей подняться, повел между колоннами. Им навстречу вывернулся откуда-то встрепанный Юрий Кучмиенко, замер в театральном удивлении.
– Петр Андреевич, кого это вы привели на нашу так называемую голову?
– Вы, кажется, знакомы?
– удивляя Анастасию, ответил Карналь.
– И даже близко!
– пожимая руку Анастасии, весело шумел Юрий.
– Кроме того, могу поклясться, что знаю, для чего сюда прорвалась Анастасия! Как поют модные хлопцы: "Сили-мили иф ю вилл кил ми..."
– Этого уж ты знать не можешь, поскольку "прорыв" к вам не планировался, - заметил спокойно Карналь.
– Анастасию сюда привел я.
– Вас использовали как вспомогательную силу, Петр Андреевич. Бойтесь женского коварства.
Подошел лобастый, хищноглазый, почти враждебно покосился на Анастасию, Карналь спокойно сказал:
– Знакомьтесь. Анастасия Порфирьевна. Со мной.
– Гальцев, - не слишком приветливо назвался хищноглазый.
– Мы знакомы.
– Как дела?
– поинтересовался Карналь.
– Идут.
– Наладчики не мешают?
Гальцев как-то сразу сбросил с себя суровость, улыбнулся.
– Мешаем им мы.
Юрий крутился возле них, ему не терпелось встрять в разговор, наконец поймал паузу, мгновенно вскочил в нее:
– Почему вы не спрашиваете о главном, Петр Андреевич?
– А что же главное? Главное - тысяча тридцатая. Спрашивать о ней? Все знаю. Жду, когда оживет.
– Да нет, так называемое главное, ради которого сюда пришли вы с Анастасией!
– Мы случайно.
– Анастасия никак не могла понять, к чему ведет молодой Кучмиенко.
– Случайность - это хорошо замаскированная закономерность!
– захохотал тот.
– А Совинский?
– Кстати, - полюбопытствовал Карналь, - как он здесь?
– С бригадирства меня еще не спихнул. Отложил до удобного случая. В наладке у него не идет. Утратил нерв. Говорит, как будто молотком по голове стукнуло. А стукнутых мы - на вспомогательные операции. Ивана откомандировали зажигать сигареты товарищу Гальцеву. Потому что у одного не хватает времени даже зажигалку вынуть, а у другого времени - хоть лопатой греби! Совинский!
– закричал он внезапно.
– Огня товарищу Гальцеву!
Совинский выглянул из-за соседней колонны, в одной руке держал отвертку, в зубах - что-то блестящее, никак не похоже было, что носит он зажигалку за кем-либо, об этом свидетельствовал и его недвусмысленный жест: крепко стиснутый кулачище, угрожающий Юрию.
Но тут Совинский увидел Карналя и Анастасию, а может, прежде всего Анастасию, блестящую деталь он то ли потерял, то ли мгновенно выплюнул изо рта, отвертку упустил на помост, выпрямился во весь свой рост и, глухо бухая в гулкое дерево толстыми подошвами, подошел к гостям.
– Так замкнулся круг, - пошутил Карналь, - от Приднепровска до цеха наладки. Там мы были втроем, теперь здесь.
– Я уже знала про Совинского, - тихо сказала Анастасия.
– Можете написать о нем и вообще о наладчиках, - Карналь сделал вид, будто отступает в сторону, дает возможность вот здесь, сразу, присесть и написать про доблестный труд передовиков, которые овладели и достигли...
– А что тут писать?
– буркнул Совинский, пряча от Анастасии глаза.
– Совинский прав, у меня не было намерения ни о чем писать. Особенно об этой работе, так сказать, неуловимой, что ли. Она не укладывается ни в какие привычные категории, передать словами ее, пожалуй, вообще невозможно, не обижая наладчиков.
– А какой труд подходит для передачи словами?
– полюбопытствовал Гальцев.
– Доблестный!
– вырвался Юрий.
Анастасия взглядом поискала защиты у Карналя. Сегодня она была не в силах состязаться с кем-либо, тем более с такими людьми, как здесь.
– Великие художники, - сказала она, - только великие художники в состоянии найти соответственные средства для...
– Но не для бесплодных описаний тех или иных трудовых операций, вмешался Карналь, - а только чтобы передать состояние человека в процессе труда и созидания. Его настроение, его размышления, его энтузиазм, возможно, даже его усталость, ибо и усталость бывает прекрасна...
– Не обо всех можно написать, - упрямо повторила Анастасия, - о знакомых, наверное, вообще невозможно... Например, о Совинском я бы не стала... Он знает об этом.
– Да, - согласился Совинский.
– Хотя виноват тут не он, а я.
Никто ничего не понимал, Гальцев показал жестом Юрию, чтобы он потихоньку ушел, сам он тоже, молча поклонившись, пошел по делам, Совинский еще какое-то время неуклюже стоял столбом перед Анастасией, пока Карналь легонько не подтолкнул его в плечо.
– Желаю успехов, - сказал добродушно.
– Входи в ритм, находи нерв...