Разговор с незнакомкой
Шрифт:
— Сколько же лет прошло!.. Теперь бы уж нашим детям могло быть столько, сколько нам тогда… Твоему мальчику сколько уже?
— Большой…
— А как ты его назвала?
— А разве ты не догадываешься?
— Прости…
— Четыре года я была одна тогда… Перебрасывали с места на место, медиков всюду не хватало. Всю Сибирь изъездила. И все надеялась на чудо… Ну, а потом встретился парень, добрый такой, обходительный… механик по автомобилям. И родители хорошие, заботливые…
— Из местных?
— Да, коренные сибиряки… Свадьбу играли по старым
— Не надо, родная, успокойся…
— А потом… а потом уж и вовсе что-то такое произошло во мне. Обнимет он меня, я глаза закрою и стараюсь тебя представить, думаю, что это ты, чтобы легче было. Иногда получалось, чаще — нет… Ну, а когда маленький родился, как-то все вдруг и отошло куда-то, как-то вдруг и легче стало сразу… Господи, да что же я это все о себе да о себе, ты-то как?..
— Я помню, ты тогда в институт собиралась…
— Не вышло… Он был против, потом маленький родился, заботы… А потом уж, чувствую, поздно… Но ведь ты тоже хотел в медицинский…
— Знаешь… я учился в медицинском после армии. Два года… Отец у меня был врач, мечтал, чтобы хоть кто-то из нас, троих его детей, надел белый халат. Пришлось мне… Ну, а потом я понял, что занял чье-то место, поспешил его освободить…
— А дальше что?
— Работал и опять сдавал в институт. Снова учился…
— До конца? Ой, не буду, не буду… Какие у тебя сильные руки… Да, а что же ты теперь делаешь?..
— Кино снимаю.
— Кино-о?
— Ага…
— И артисток всяких?
— Нет, простых людей, натуральных. Я делаю документальное кино.
— Интересно небось… Разъезжаешь?
— Интересно… Но, знаешь, это трудная работа, нервная… Иногда, правда, по неделе и больше приходится загорать, ждать погоды, как в авиации… Ездить, конечно, приходится. И на Севере побывал, на льдине, и в горах, и на стройках всевозможных… Был за границей… приз мне даже там вручили…
— Что?
— Приз, говорю… Статуэтку такую, вроде бы золотую, а вроде и нет… Да! Ты же могла мою фамилию прочитать в титрах…
— Где прочитать?
— Ну перед началом самой картины. Хотя да… фамилия-то у меня не из редких. А в титрах все больше редкие фамилии, колоритные, звучные. Но дело не в этом… Несколько раз мне по-настоящему повезло… Гагарина дважды снимал, Михаила Александровича Шолохова…
— Все равно ты, наверное, с разными артистками знался…
— Да разве может кто-то из них стоить хоть одной этой твоей слезинки!
— А руки почему у тебя такие шершавые? От этих ящиков-причиндалов?
— От них…
— Тяжелые, видно, штуки…
— Да нет… Потом, ты знаешь, у меня есть отличный парень — помощник, ассистент… Отпустил я его сейчас, в институт готовится… За две недели многое может успеть. Ну, а мне — не привыкать… Хочешь вина?
— Налей маненько…
— Держи, а то пролью…
— Кисленькое… Сам-то выпиваешь?..
— Как тебе сказать… Раньше случалось. Потом как-то невкусно стало. Может быть — возраст?.. Пушкинский уже…
— Почему?
— Пушкинский? Его убили в тридцать семь… Да и вообще… «Мы в возрасте уже ином, и чувствуем и мыслим по-иному».
— Ну, а…
— Подожди… Я знаю, о чем ты… Не надо, я сам. Был женат. Очень недолго… Встретил ее… показалось — любовь… Думал, возродилось мое чувство из пепла… И потом, понимаешь, такое произошло… Никому не мог рассказать об этом, даже матери. А тебе скажу…
— Что-то страшное?
— Да… Нет, не думай, не изменила она мне, нет. Но только однажды я узнал такую вещь… Подай мне сигарету, пожалуйста… Понимаешь… была у нее подруга. Самая преданная и верная. И вот… уезжала эта подруга в декретный отпуск к маме своей, в глубинку куда-то, в деревушку. Провожал ее муж и моя будущая жена, я еще тогда ее не знал… Ну, в общем, поезд ушел, а она… в какой-то степени смогла заменить свою подругу, оставшись на время с ее мужем…
— Но, может быть, это не так?
— Если бы… Для меня это было слишком важным, главным даже, и я убедился во всем, прежде чем что-то предпринять. Любое зло я могу понять, любое… только не предательство. Я даже могу понять тех людей, которые становились предателями под пытками, переставая быть людьми, доведенные до безумия, до облика животного… но только — не иудин грех… Все, больше не могу!..
— Помолчи немного, на… выпей.
— Спасибо…
— А ты такой же, как и был, худющий, стройный. Поседел вот только маненько…
— А твои волосы мне кажутся еще гуще и длиннее. До сих пор у тебя коса, надо же… И не пыталась отрезать?
— Разве я могла… она же нравилась тебе.
— И голос у тебя все тот же, говорок твой сибирский, мягкий, певучий. По-прежнему ты окаешь немного и говоришь «ну» вместо «да». Правда ведь?
— Ну…
— Я однажды девчонку в Перми встретил на почте. Разговаривала она с подругой, а голос — твой… Я прямо замер, услышав этот голос. А потом целый час шел за ней по улице. Название улицы запомнилось, забавное — Потерянная…
— Вот ты какой…
— Ага… Слушай! А как же ты здесь оказалась? Тут же юг, можно сказать, Северный Кавказ, Кубань…
— Переехали мы. Друзья его сманили, пообещали легкую жизнь… Да и сестра его здесь, я и ехала-то к ней сейчас, к золовке-то… Потихоньку построились, домишко свой. На консервном заводе работаем. Я — в здравпункте… Приему немного… за рабочий день и домой наведаюсь, по хозяйству что успею и за парнишкой догляжу…
— В общем, жить можно…
— Как сказать… Пьет… А я уж пилю его, пилю, да без пользы. Как из рейса придет — за свое. Весь интерес… Сама, говорит, не выпила, вот тебе и не сладко. Такая жизнь… Ездит в маршруты. В дороге, за баранкой, — ни-ни, а дома — за все… Замечаний по работе нет, одно время в ударниках ходил… Господи, опять я про себя, прости ты меня, глупую. Ну, а сам-то доволен жизнью, все у тебя ладится?