Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.
Шрифт:
– Становись! Равняйсь! Смирно! К выполнению вольных упражнений на шестнадцать счетов приступить! И – раз – два – три – четыре…
На плацу не было никого… Сонный киномеханик, включая магнитофон в 6.10, тоже не выглянул в окно. Из всей огромной учебки одна четырнадцатая рота с уже промокшими спинами уныло бежала вокруг плаца. Зачем? Кому это было надо?
Курсант Пушкин бежал в первой шеренге. Он ещё не разучился думать, хотя снижение собственного интеллекта уже за собой замечал. Как может магнитофон командовать людьми? – с тоской думал он, – неужели онине понимают, что ставят себя в неловкое положение? Всех начальников можно ведь заменить одним большим магнитофоном… Каждый день команды одни и
Со своим ростом он был обречён на роль вечного правофлангового. И вечного «крайнего», если надо было что-то сделать. «Эй, длиннота, а ну, беги в казарму, передай сержанту Нуриеву, что его тут в курилке ждёт сержант Казаров… Пять секунд времени тебе… Бегом. Марш!»
Бегать в строю для Пушкина было ещё терпимо, а вот бегать на время… Дыхалки не хватало, до тёмных кругов в глазах. Может, сердце барахлит, может ещё что, а кто будет разбираться? «Годен к строевой», какие вопросы? До армии он спорт не любил, а вот в армии… стал его ненавидеть. Всеми фибрами души… Все эти перекладины, брусья, козлы и прочие орудия пыток. Надевая свою знаменитую, единственную в роте шапку шестьдесят первого размера, Пушкин становился удивительно похожим на кривой ржавый гвоздь, завёрнутый в шинель и безобразно туго перетянутый ремнём. Он успел поработать до призыва, уяснил порядки в мужских коллективах, но того, что ждало его в армии, он никак не ожидал. Обладая пытливым умом, он сразу понял, что нужно делать, чтобы пережить этот кошмар наяву: учебку. Главное – не выделяться. Боже упаси, если твой сержант поймёт, что ты умнее его в пять раз… Он тебя просто сгноит на тумбочке… Поэтому наш Тарасик, чтобы не выделяться, старался помалкивать, сутулился, и пытался быть всегда непременно чем-то занятым. Если не чистил сапоги, то драил бляху ремня. Он подсознательно чувствовал, что в любой момент сержант выдернет курсанта, который ничем не занят… А вот техническая подготовка ему нравилась. Прекрасно зная устройство дизелей, он, не удержавшись, часто своими вопросами ставил командира взвода, проводящего занятия, в неловкое положение на радость остальным курсантам.
Насквозь мокрые, курсанты сходили с песней на завтрак. Пришёл ротный, обозвал лейтенанта козлом за «заботу о здоровье личного состава». В предпраздничный день особых занятий вне казармы, к счастью, не планировалось, и курсанты, обсыхая и согреваясь после этой идиотской зарядки, приводили в порядок свой внешний вид. Ведь завтра – 23 февраля, наш праздник. Даже самые злые сержанты орали как-то поспокойнее, что ли. Курсант Пушкин, сняв мокрое ПШ, [102] старательно, не торопясь, пришивал ещё раз и так нормально пришитую пуговицу…
102
ПШ – полушерстяное обмундирование.
– Рота! Строиться на проходе!
Замполит роты капитан Сейрянян нервно прохаживался перед строем. Вчерашние посиделки в холостяцком «клубе знаменитых капитанов» выходили боком. Руки предательски тряслись крупной дрожью. Пришлось сцепить их за спиной. Как он корил себя и проклинал всех капитанов, вместе взятых! Вчера, вместо того, чтобы готовить ротные таланты к смотру художественной самодеятельности, они с обеда засели в общаге за водочкой и картишками… Гусары, блин… А сегодня в пятнадцать ноль-ноль общебригадный концерт-смотр… Что будем показывать, капитан? Ох, голова моя головушка…
– Внима.. кхе-кхе.. Внимание, товарищи курсанты! Сегодня в 15-00 после обеда состоится смотр художественной самодеятельности. От каждого
Даже деды-сержанты, много повидавшие на своём веку, испытали лёгкий шок. Ещё никто до похмельного замполита не приказывал за пять минут сделать из забитого курсанта яркого чтеца-декламатора…
– Так, урроды, если через минуту из строя не выскочат таланты, сейчас мы займёмся усиленной физической подготовкой. Поэтому поройтесь в своей памяти, спасите своих друзей! – такой краткой речью сержант Бартусов попытался воодушевить свой второй взвод. Бесполезно. Через пять минут взвод уже мотал круги вокруг плаца. Каждый круг – 900 метров. На восьмом круге появился первый гитарист и сразу был освобождён от бега. На двенадцатом – второй гитарист и карточный фокусник. Фокусник был забракован и продолжал мотать круги с остальными бесталанными хлопцами. Пушкин держался изо всех сил, но на пятнадцатом круге сдался в качестве гитариста. Он знал три блатных аккорда, кучу матерных частушек, но никогда, даже в страшном сне, не видел себя, выступающим на сцене, перед публикой…
Довольный сержант повёл свой взвод на ватных ногах в казарму. Там замполит уже вёл прослушивание. Из всех стонущих, плачущих, страдающих певцов-гитаристов были выбраны двое: курсанты Ахмедзянов и почему-то Пушкин. До концерта оставалось два часа.
– Так, песняры, идите в каптёрку к старшине, скажите, что я приказал выдать вам гитару, закрывайтесь в сушилке, и репетируйте. Я приду, проверю…
Увидев на пороге каптёрки двух непонятных курсантов, старшина очень обрадовался:
– Так, сынки, хватайте шарошки, и вперёд – драить центральный проход!
– Товарищ прапорщик, нас это, замполит прислал за…
– Сынок, не замполит, а заместитель командира роты по политической части! И не «это», а «разрешите обратиться». А если ему что-то от меня нужно, он мне сам скажет, а не пришлёт двух идиотов… Если залётчики, так и скажите. Я вас, уродов, насквозь вижу… Так, взяли по шарошке, и вперёд, на центральный проход! Вопросы потом!
На дощатом, пропитанном ярко-алой мастикой полу уже копошилась группа «больных-хромых-раненых в задницу и голову» курсантов, исполняя танец маленьких лебедей на кусках старых шинелей, именуемых в народе «шарошками». Через полтора часа явился посвежевший, со свежим пивным запахом, замполит. Обнаружив своих Чайковских за натиранием пола, обложил как следует старшину, но это мало помогло. На репетицию были выделены оставшиеся до построения пять минут – вполне достаточно для создания сводного военного хора или симфонического оркестра.
За кулисами большого бригадного клуба царил полумрак. Занавес был закрыт. Тридцать туго затянутых в ремни артистов-виртуозов от пятнадцати учебных рот нервно копошились, подстраивали гитары, не находя себе места. Подавляющее большинство из них, как и наш Пушкин, никогда в жизни не были ни на сцене, ни за кулисами. Они с любопытством вдыхали пыльно-тряпочный запах кулис, нервно подрагивали, представляя себя на сцене, перед глазами тысячи зрителей… Никакой программы никто составить не удосужился. Кто что будет петь и плясать, каждый решал сам. Видимо, подготовка концерта в других ротах не сильно отличалась от того, что мы видели в четырнадцатой…
Наконец, занавес под неуверенные аплодисменты раскрылся. Чёрная пустота за рампой наводила ужас на наших артистов. Какой-то культпросветный старлей забегал с бумажкой, записывая хотя бы фамилии курсантов, чтобы хоть как-то их объявлять.
– А вы, товарищ курсант, от какой роты? От четырнадцатой? А как ваша фамилия? Пушкин? Тарас Григорьевич? Ты что, салабон, издеваешься? Засунь в армии своё имя-отчество, знаешь куда?
– Товарищи! Сводный концерт артистов художественной самодеятельности нашей части позвольте считать открытым! – привычным голосом покричал клубный работник со сцены.