Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет.
Шрифт:
Стороны разошлись и повторили Ледовое побоище… Теша перевёл дух, но ненадолго. Часа через два в общаге появился надзиравший за их районом представитель из органов и поинтересовался:
– Тренировку видели?
– Да! Мы даже поначалу подумали, что это по-настоящему…
– Тогда почему не позвонили куда надо?!
Кадет Биглер Чудо в герметике
Чудо, чудо!
Яви нам чудо!
Хмурым, наполненным пессимизмом утром понедельника 198*
Грохнула дверь, и в чертёжный зал нашего КБ ворвался Главный конструктор. Главный обладал чудовищной административной энергией. С утра до вечера он, подобно громадной петарде, метался по территории завода, рассыпая вокруг себя матерные искры и мобилизуя личный состав на преодоление и свершение. В конце квартала шеф приобретал свойства волны-частицы, и его практически одновременно можно было увидеть в выпускающем цеху, у заказчиков и технологов. Единственной формой существования этой административной материи было движение: все служебные вопросы решались на бегу, дверь своего кабинета он никогда не закрывал и, общаясь с подчинёнными, имел привычку нетерпеливо постукивать по столу увесистым кулаком с татуировкой в виде якоря. В молодости наш Главный служил во флоте, откуда вынес чрезвычайно образный язык и умение без видимых последствий употреблять несовместимые с жизнью количества спиртного.
– Вот, – не здороваясь, сообщил Главный, – принимай нового конструктора. Между прочим – отличник! Прошу, как говорится, любить, жаловать, и вообще… А я в – цех!
– Анатолий Гри… – вякнул я, но шеф уже трансгрессировал.
«Новый конструктор» молча разглядывал меня, хлопая серыми глазищами. У «нового конструктора» была отличная фигура, густые пепельные волосы и кукольное личико. Вообще, было в ней что-то от изящной, дорогой, но хрупкой ёлочной игрушки, которую осторожно берёшь в руки, боясь нажать чуть посильнее и сломать. О том, чтобы «любить и вообще» не могло быть и речи, я почему-то было уверен, что при, так сказать, чувственном контакте, она с тихим, печальным звоном разобьётся. Бывают такие девушки. Звали её Викой, но всем было ясно, что на самом деле к нам пришло «Чудо».
До появления нового сотрудника боевой состав нашего КБ выглядел следующим образом:
Имелся ведущий конструктор по изделию, которого я за два года работы так и не запомнил в лицо, потому что он постоянно пребывал в загранкомандировках в каких-то черно-жёлтых странах. Население этих стран, едва спрыгнув с дикорастущих пальм и вкратце освоив ходьбу на двух конечностях, на следующем этапе развития ощутило потребность в тяжёлых РЛС управления войсками, которыми, собственно, наша контора и снабжала половину земного шара.
Имелся также бывший ведущий конструктор по изделию Марк Яковлевич, разжалованный за нехарактерную для еврея тягу к употреблению. Марк Яковлевич дорабатывал последний год перед пенсией, поэтому толку от него не было никакого. Целыми днями он просиживал в своём углу, отгороженный от жизни, света и воздуха шкафами и кульманами. Там он чем-то шуршал и скрёб, как огромная, пожилая и осторожная крыса, временами распространяя по залу ядовитые спиртовые эманации.
Дамы морщились и с лязгом открывали окна в алюминиевых, кривых от рождения и опасно вибрирующих рамах.
Основную ударную силу нашего КБ составляли как раз дамы. Напротив меня за соседними столами прилежно трудились «двое из ларца» – маленькие, седенькие, в одинаковых
Была ещё сорокалетняя девушка Галя. Её взаимоотношения с текущими женихами были настолько сложными и запутанными, что по понедельникам вся женская часть КБ с наслаждением разбиралась в хитросплетениях очередной серии. Если дела у Гали шли хорошо и она, завладев стратегической инициативой, предвидела скорую капитуляцию противника, Галя целыми днями порхала между кульманами и чирикала, как увесистая канарейка. В том же нередком случае, когда очередной жених не оправдывал Галиных надежд, она впадала в чёрную депрессору, рыдала и хлестала корвалол из горлышка. Галя занималась проектированием ящиков для запчастей и выкройками для чехлов.
Были, конечно, в КБ ещё техники, чертёжники, но главная беготня по цехам, грызня с военпредами, технологами и разработчиками тяжким крестом лежала на моих плечах. Ещё один конструктор был совершенно необходим, и… мы его получили.
До окончания рабочего дня Чудо бродило по кабинетам, собирая подписи на различных бумажках, и я о нем, то есть о ней, напрочь забыл, но на следующее утро Чудо объявилось на рабочем месте, сгибаясь под тяжестью здоровенной спортивной сумки.
– Что это? – удивился я, забирая у неё сумку.
– Конспекты! – гордо ответило Чудо, – у меня хорошие конспекты! Вот, физика, матан, экономика отрасли… Ведь они же мне обязательно пригодятся, правда?
– Правда, – горько вздохнул я, – идите получать готовальню.
Тут надо пояснить, что у нас было принято чертить тушью. Обычно чертили на ватмане, но в экстренных случаях приходилось чертить прямо на кальке, с которой сразу же делали синьки для цехов. Тушью чертить Чудо не умело.
В течение своего первого рабочего дня Чудо совершило три славных подвига: порезалось при заточке карандаша; заправляя баллончик, облилось тушью, и, в довершение ко всему, прищемило палец рейсшиной.
Так и пошло. Опаздывать на работу у нас не полагалось, так как время прихода фиксировалось автоматически, поэтому вываливающийся из раздутых «Икарусов» народ проходную брал штурмом. Непривычное к простым и суровым нравам пролетариата, Чудо прибывало в КБ слегка придушенным и ободранным, поэтому первый рабочий час уходил на макияж, утренний чай и восстановление макияжа после чая. После этого на кульмане закреплялся лист ватмана (с калькой я решил пока повременить), и Чудо приступало к нанесению штампа, бесконечно сверяясь со справочником. К обеду дело доходило до осевых линий. Пространственное воображение у неё отсутствовало совершенно. Даже простенькие, в сущности, чертежи радиотехнических устройств, представляющие собой бесконечные варианты ящиков, ящичков и сундучков вызывали у неё зависание. К концу рабочего дня ватман оказывался протёртым до дыр, а ластик – до кости. Чертежом и не пахло. Постепенно на Чудо махнули рукой и поручали ей только работу, которую было невозможно испортить.