Разговоры с зеркалом и Зазеркальем
Шрифт:
В воспоминаниях, дневниках и переписке можно указать на такие фрагменты, где в текст прямо прорывается «телесный» язык желания, неструктурированное (в терминах господствующего дискурса) женское Я:в эмоциональных (истерических) срывах, в разговоре о болезни, одежде, красоте/некрасивости, в поэтическом (по Кристевой [564] ) языке [565] ; метонимически — через пейзаж и вообще через символизированное пространство, с которым женский автор себя отождествляет (мотив «своего сада», «своей комнаты»).
564
Kristeva J.:Die Revolution der poetischen Sprache. Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1978. S. 35–42.
565
Характерно,
Адресатом женского текста является не только внешний контролер или ментор, но и некий двойник, свое,близкое женское ТЫ, ТЫ-Я,и тогда в диалоге возникает ситуация разговора между собой в отсутствие соглядатая, возможен становится (по Иригарэ [566] ) женский «телесный язык», освободившийся от «маскарада женственности».
Важным является представление себя через «значимых других»; причем другие-мужчины занимают во многих из исследованных текстов не такое уж большое место.
566
Irigaray L.Das Geschlecht, das nicht eins ist. Berlin: Merve Verlag, 1979. S. 140.
Разумеется, нельзя не учитывать, что социальные условия первой половины XIX века определяли юридический и общественный статус женщины опосредованно, через мужчину (отца, мужа, брата); только мужчины были напрямую вовлечены в публичную социальную жизнь, идеологизированы, и соответственно эту сторону своей идентичности пишущая женщина обозначает в основном через них.
Но гораздо большее и более важное место в самоописании и самоопределении занимают изображенные в текстах другие женщины.
Авторы большинства изученных произведений объективируют стереотипы женственности,постоянно апеллируя к некой гомогенной группе «нормальных женщин», которые будто бы спокойно и беззаботно существуют строго внутри предписанных правил. Однако такого рода женские персонажи практически не изображаются;это не более чем абстрактно-обобщенное коллективное мы(точнее, они), фон для сравнения, в то время как представленные в текстахгероини почти все в большей или меньшей степени иные, «ненормальные», исключения из правил.И как раз такие женские значимые другиекак бы создают и для повествовательницы право говорить о своей исключительности или, по крайней мере, о своей женской самости.
Несмотря на все оговорки и оправдания, именно в акте письма о себе(с большей или меньшей установкой на публичность, на читателя) женский автобиограф, мемуаристка, диаристка, автор эпистолярного текста утверждают ценность и значимость собственного женского Я.
Все вышесказанное, по-моему, не позволяет так радикально, как это делает Хельдт, разделять женскую автодокументалистику
567
См. об этом, напр.: Kelly С.A History of Russian Women’s Writing 1820–1992. Oxford: Clarendon Press, 1994. P. 79–107; Andrew J.Narrative and Desire in Russian Literature, 1822–1849. The Feminine and the Masculine. London: Macmillan, 1993. P. 85–183; Савкина И. Л.Провинциалки русской литературы (женская проза 30–40-х годов XIX века) (серия Frauen Literatur Geschichte: Texte und Materialien zur russischen Frauenliteratur). Verlag F. K. G"opfert. Wilhelmshorst, 1998.
Если речь идет о темах, проблемах, о приемах построения гендерной идентичности (автора, повествовательницы, героини), то между женской прозой и автотекстами названного периода больше сходства, чем различия, хотя, разумеется, автодокументальные жанры обладают в этом смысле своей спецификой.
Результаты проведенного исследования, как мне представляется, могли бы послужить материалом для дальнейших сравнительных изысканий в гендерной, жанровой, национальной, хронологической перспективах. Другими словами, предметом дальнейшего обсуждения могли бы стать вопросы о том, насколько изложенные выше особенности являются характерными именно для женскихтекстов? именно для автодокументальныхтекстов? именно для данного времени? именно для русскойтрадиции?
В начале книги я сформулировала вопросы, на которые хотела бы попытаться найти ответы. Но, как это (к счастью!) всегда бывает, ответы на одни вопросы неизбежно привели к возникновению новых.
Библиография
Александрова Т., Билинкис М., Зуева С. и др. Жанровые и текстовые признаки мемуаров // Поэтика. История литературы. Лингвистика Материалы XXII научной студенческой конференции. Тарту, 1967. С. 127–133.
Анисимов Е. В. Записки Екатерины II. Силлогизмы и реальность // Записки императрицы Екатерины II. М.: Книга — СП Внешберика, 1990. С. 3–24.
Анненков П. В. Идеалисты тридцатых годов: биографический этюд // П. В. Анненков и его друзья: Литературные воспоминания и переписка 1835–1885 гг. СПб.: Изд-во А. С. Суворина, 1892. С. 2–109.
Анненков П. В. Замечательное десятилетие 1838–1848 //Анненков П. В. Литературные воспоминания. М.: Худож. лит-ра, 1983. С. 121–367.
Анциферов Н. П. Введение // Н. А. Герцен (Захарьина): Материалы для биографии // Литературное наследство. Т. 63. М.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 355–370.
Астракова Т. А. Фрагменты воспоминаний (публикация И. М. Рудой) // Литературное наследство. Т. 99. Кн. 2. М.: Наука, 1997. С. 566–572.
Б/п (Надеждин, Н.?). <Рецензия на> Краткие записки адмирала А. Шишкова, веденные им во время пребывания его при блаженной памяти государе императоре Александре I в бывшую с французами в 1812 и последующих годах войну <и на> Записки 1814 года А. Михайловского-Данилевского // Телескоп. 1831. № 18. С. 256–260.
Барт Р. Избранные работы: Семиотика, Поэтика. М.: Прогресс, 1994.
Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С. 7–180.
Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит-ра, 1975.
Белинский В. Г. Жертва, Литературный эскиз. Сочинение г-жи Монборн. Перевод с французского Z. // Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М.: АН СССР, 1953. Т. 1. С. 221–228.