Разговоры с зеркалом и Зазеркальем
Шрифт:
В эпоху сентиментализма и романтизма роль чужого слова в передаче собственных чувств и построении самоидентичности возрастает. В той же статье Гречаная приводит альбом Елизаветы Алексеевны 1803–1810 годов, замечая, что «чувствительные выписки в этом альбоме императрицы выполняют функцию скрытой исповеди. Формируют потаенное автобиографическое пространство и выражают в конечном итоге стоическое мировосприятие» [193] . Исповедь «чужим текстом» — характерная черта писем, портретов, альбомов, мемуаров женщин аристократического круга конца XVIII — начала XIX века, как и их внутренняя адресованность. Как говорится в статье о текстах Л. Де Тарант: «доминирующая, формирующая в значительной мере язык и структуру текстов Л. Де Тарант тема — чувство привязанности к адресату, предстающее как единственный, последний смысл существования. <…> Собственно, все существование становится сплошным „письмом…“» [194] .
193
Там же. С. 42.
194
Там же. С. 39.
Исповедь чужим словом, «разыгрывание» литературных и иных стереотипов
Глава 3
Я И ТЫ В ЖЕНСКОМ ДНЕВНИКЕ
…пишу не для потомства,
Не для толпы, а так, для никого.
Дневник как жанр
Предметом исследования в данной главе будут женские дневники. Как уже отмечалось во Введении,дневник более, чем какой-либо другой из автодокументальных жанров, связывался с женским творчеством. «Чтобы вести дневник, не нужно быть писателем и знать правила и приемы письма. „Это не искусство, — полагает, например, Музиль; поэтому оно (ведение дневника) доступно и женщинам“» [195] — такие расхожие суждения приводит Рита Калабрезе, начиная обзор дневникового наследия немецких женщин.
195
Calabrese R.Wie geme m"ochte ich einen neuen Ausdruck dazu erschaffen. Tagebuchliteratur fon Frauen //Deutsche Literatur von Frauen, zweiter Band. 19. und 20. Jahrhundert / Hg. von Gisela Brinker-Gabler. M"unchen: Verlag C. H. Beck, 1988. S. 129.
Большинство русских энциклопедий также выносит дневник за пределы Литературы,определяя его как «литературно-бытовой» «внелитературный жанр» [196] , или отделяет литературный дневник от дневника «официально-документального» и «бытового» [197] . Теория и история дневниковой литературы (а тем более женской диаристики [198] ) на русском материале только в последнее время становятся предметом исследования [199] .
196
Шишкин В.H.Дневник // Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987. С. 98.
197
Жожикашвили С. В.Дневник// Литературная энциклопедия терминов и понятий / Гл. ред. и сост. А. Н. Николюкин. М.: НПК, Интелвалк, 2001. С. 232.
198
Я считаю возможным ввести и использовать в своей работе (как это делают, например, немецкие коллеги) термины диарист, диаристка,чтобы заменить ими громоздкие словосочетания «автор дневника» и особенно — «женщина-автор дневника». Термин «диарист» использует в своей статье В. Топоров ( Топоров В. Н.Два дневника (Андрей Тургенев и Исикава Такубоку) // Восток — Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М.: Наука, 1989. С. 87).
199
См.: Вьолле К., Гречаная Е.Дневник в России в конце XIII — первой половине XIX в. как автобиографическое пространство // Известия АН. Серия литературы и языка, 2002. Т. 61. С. 18–36; Егоров О. Г.Дневники русских писателей XIX в. М.: Флинта; Наука, 2002; Егоров О. Г.Русский литературный дневник XIX в.: История и теория жанра. М.: Флинта; Наука, 2003; Кобрин КПохвала дневнику // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 288–295.
Дневник обычно определяют через сопоставление с родственными жанрами автобиографии, мемуаров и письма.
Так, Жорж Гусдорф отмечал, что «автор при ватного журнала фиксирует впечатления и ментальные состояния изо дня вдень, фиксирует портрет этой дневной реальности без какой-либо заботы о продолжении. Автобиография, с другой стороны, требует от человека создать дистанцию по отношению к себе для того, чтобы реконструировать себя в фокусе специального единства и идентичности сквозь время» [200] .
200
Gusdorf G.Conditions and Limits of Autobiography // Autobiography: Essays Theoretical and Critical / Ed. by James Olney. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1980. P. 35.
Рита Калабрезе суммирует выделяемые исследователями черты женского дневника следующим образом: «Пишущая дневник не имеет адресата, она обращается только к самой себе, говорящий субъект (ein sprechendes Subjekt) главным образом имеет в качестве темы себя самого и подробно себя анализирует, то есть вместо синтеза автобиографии здесь предлагается анализ. Существенная черта дневника — размеренность (фиксация) времени. Дневник состоит из моментов, проблесков отдельных взглядов фрагментарного характера, осколков жизни, которые в письме предстают как одновременные» [201] .
201
Calabrese R.Op. cit. P. 129.
Искренность, исповедальность, свобода самовыражения, отсутствие ретроспективного взгляда на события, неадресованность и непредназначенность для публики воспринимаются
Напротив, в отношении мемуарно-автобиографического ретроспективного повествования концепция свободно и искренне выражающего себя авторского Я уже давно стала предметом дискуссии. Как утверждает Сидония Смит, общее Я, соединяющее автобиографа, нарратора и протагониста, не существует как нечто готовое и целостное до момента написания текста: оно возникает как «эффект автобиографического рассказывания» [202] . Сидония Смит в этом случае проводит параллель с идеей Джудит Батлер о гендерной перформативности («нет гендерной идентичности помимо выражения гендера, идентичность перформативно конструируется в различных выражениях, можно сказать, является их результатом» [203] ).
202
Smith S.Performativity, Autobiographical Practice, Resistance // Women, Autobiography, Theory: A Reader / Ed. by Sidonie Smith and Julia Watson. Madison (Wis.): University of Wisconsin Press, 1998. P. 109.
203
Butler J.Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity. New York: Routledge, 1990. P. 24–25.
В процессе «разыгрывания» автобиографического Я большое значение имеет не только субъективное намерение и желание автора; огромную роль при этом играет адресат текста, публика. «Под публикой понимается сообщество людей, для которых главные дискурсы идентичности и правды имеют смысл. Публика становится экспертом определенного сорта перформативности, который подчиняется относительно удобным критериям понятности (вразумительности)» [204] .
Насколько дневник в этом смысле отличается от автобиографии? Фелисити Нуссбаум полагает, что и дневниковые тексты можно читать «как модели сигнификаций, как лингвистические репрезентации, происходящие из различных дискурсов, имеющихся в распоряжении в определенный исторический момент» [205] . Я дневника, как и любой автор текста, — место пересечения, диалога или конфликта дискурсов. Марго Калли (Margo Culley) также утверждает, что «дневники и журналы — тексты, то есть словесные конструкции. Процесс отбора и организации деталей в тексте поднимает целый ряд вопросов, имеющих отношение к литературе, включая проблемы публики (реальной или подразумеваемой), повествования, формы, структуры, персонажа, голоса, образных и тематических повторов и того, что Джеймс Олней назвал „метафорами Я“ (self)» [206] .
204
Smith S.Op. cit. P. 110.
205
Nussbaum F. A.Toward Conceptualising Diary //Studies in Autobiography / Ed. by James Olney. New York; Oxford: Oxford University Press, 1988. P. 129.
206
Culley M.Introduction to A Day at a Time: Diary Literature of American Women from 1764 to 1985 // Women, Autobiography, Theory: A Reader / Ed. by Sidonie Smith and Julia Watson. Madison (Wis.): University of Wisconsin Press, 1998. P. 217.
Однако, как может показаться на первый взгляд, диаристка гораздо в большей степени, чем автор воспоминаний, свободна от социокультурных конвенциональных принуждений и от той «публичной экспертизы», о которой говорит С. Смит. «Приватность» и «неадресованность» дневника вроде бы должна быть надежной защитой от незримого цензора — того мужского «ты», представляющего господствующий порядок, существующую идеологию гендера, которого всегда держит в голове женщина, создающая автобиографию. Дневник же, как пишет Рита Калабрезе, «ничейная полоса трансгрессии, где женщины освобождаются от отцовского запрета и преодолевают свою немоту, имея возможность воплотить свое внутреннее в слово» [207] .
207
Calabrese R.Op. cit. P. 130.
Но насколько справедливо само убеждение, что дневники — неадресованный текст, что пространство дневника — это абсолютно приватное, защищенное от публичной оценки и суда место?
К. Кобрин замечает, что, кажется, ни один из дневников «не был предназначен исключительно для собственного употребления. Дело в том, что бессознательно, если <автор дневника> хочет потом сам читать свой дневник, то он не может не представить на своем месте другого» [208] . К. Вьолле и Е. Гречаная, изучившие более 80 находящихся в архивах и опубликованных русских дневников, написанных с 1780-го по начало 1850-х годов, отмечают, что наличие адресата, сближающее дневники с письмами, — характерная особенность прежде всего женских дневников (а из 80 текстов 53 принадлежат женщинам). «Адресатами могут быть сестры, другие родственницы, подруги, возлюбленные, мужья» [209] . Марго Калли на материале англоязычных женских дневников также приходит к выводу, что в них чрезвычайно важную роль играет публика, реальный или воображаемый читатель. «Присутствие мысли о публике в этой форме письма (дневнике. — И.С.), как и во всех других, имеет решающее влияние на то, о чем и как говорится. Друг, возлюбленный, мать, Бог, будущее Я, — какие бы роли ни присваивались автором адресату, присутствие последнего становится влиятельным Тыдля диариста. Оно оформляет отбор деталей внутри журнала и способ конструкции Я(self-construction) диариста» [210] .
208
Кобрин К.Указ. соч. С. 291.
209
Вьолле К., Гречаная Е. П.Указ. соч. С. 23. См. также: Гречаная Е. П.Адресат женских дневников конца XVIII — начала XIX в. и процесс письма // Вопросы филологии. 2001. № 3. С. 90–93.
210
Culley М.Op. cit. Р. 218.