Разговоры в черноте при третьей луне
Шрифт:
– Нет, - Грайне встала.
– Есть за что. Очень, очень есть за что.
***
Она пыталась найти работу, рассказывала сыну его любимые сказки про мутантов, навещала в больнице тех, кто был ранен на "Разведчике" - и злилась. Злилась на Боргеса, который поманил немыслимо хорошим разрешением запутанного вопроса, показал сияющую дорогу в небо - и ушёл, снова нырнул в свою жизнь, в которой ей не было места. Злилась на военных, которые тянули и откладывали разговор с ней, невнятно объясняя причины. На себя, - потому что снова и снова перебирала свои действия, пыталась понять, всё ли она сделала, что могла, и всё ли было так. Ей везде было плохо, дома ли, на улицах, в офисах, опора под ногами исчезла, уверенность таяла, деньги тоже, и лучше всего она чувствовала
***
В огромном городе наступила ночь.
– Грайне? Это ты?
– Да, Дин.
– Выключи свет. Я хочу, чтобы сюда заглянули звёзды.
Свет гас медленно и неохотно, - белый и тревожный, как бессонные больничные коридоры.
– Ты не увидишь.
– Да, я знаю, - жёсткий смешок.
– Чтобы увидеть звёзды, нужно мочь встать. Хотя бы встать. Не говоря уже о том, чтобы ходить.
– Дин...
– Не извиняйся. Ты не виновата в том, что этот придурок притащил на борт солеранно, и понеслась небольшая, но эффектная войнушка. Ты вообще никогда ни в чём не виновата. Тебе-то что, ты всегда хотела приключений. Теперь ты вильнула хвостом и ушла совсем, сидеть и разбирать добытые "Разведчиком" материалы ниже твоего достоинства, а то, что может предложить земля, видите ли, неинтересно.
Молчание. Тяжёлое, горькое, когда душа тянется, и хочется что-то ответить, но понимаешь, что всё будет не то и не так, и будет только хуже. Спрашивается, зачем было приходить, если всё равно будешь неправа?
– Знаешь... когда ты вошла, я думал, что это Смерть. Надоело.
– Нет.
– Что "нет"? Не надоело?
– Не издевайся.
– Я не издеваюсь.
– Я никого не убивала. С Рене был несчастный случай, и я ничего не могла сделать. Зачем ты опять мне это предъявляешь?
– Видимо, затем, что мне нравится смотреть, как ты сердишься. Странно. Обычно, когда люди злятся, с них вся напускная красота слетает. С тебя нет. Ты в гневе хорошеешь.
– Я должна обрадоваться?
– Вот уж не знаю, кому ты и что должна. Точно не мне.
Стук в дверь.
– Да?
– Простите... пришла пресса. Если можно... вы согласитесь на съёмку?
– Интервью? Нет. Мне осточертели дурацкие вопросы и предложения рассказать, что я чувствую. Пусть возьмут симулятор, мою историю болезни и выяснят сами, где у меня что болит. И где ещё не болит.
За дверью разговор - слов не слышно, только голоса. Двое. Мужчина и женщина.
– Нет, не интервью. Просто кадры.
– Мне для них ещё фоном поработать? Нет уж, обойдутся. Ещё я себя напоказ не выставлял. Грайне, ты куда?
– Я вернусь.
– Не вздумай говорить обо мне! Ни слова! Слышишь?..
– Слышу. Слышу. Не психуй.
Дверь - как граница. Между больной ночью и искусственным днём белых коридоров. Журналист - с холодным профессиональным взглядом. Для них нет людей, нет эмоций, нет событий... точнее, есть, но - как материал, из которого делаются горящие новости. Они хотят информацию. У них ничего нет. Они что-то накопали, но не скажут, что именно. Они складывают отдельные кусочки, полученные от разных людей. Теперь - будет кусочек от Грайне. С запретом на разглашение её личности, потому что - у неё есть сын. Это ниточка, за которую можно потянуть. При слове "солеранне" журналист остался спокоен. Не поверил? Или наоборот - всё слишком хорошо вписалось, сложилось и наконец встало на место? Да, это расследование, это по заказу, и прямо сейчас ничего обнародовано не будет. Когда? Нет возможности сказать. Спасибо, до свиданья...
– Грайне? Ты вернулась?
– Ну да. Я же обещала.
Усмешка, от которой хотелось запустить в Дина чем-нибудь тяжёлым.
– Ты же пришла ко мне для того, чтобы подстеречь журналистов и получить свой кусок славы. Увидела. Получила. Зачем возвращаться? Хорошую из себя строишь?
– Дин. Прекрати. Я не Смерть, и у меня нет Её терпения.
Горячая рука цепко схватила за запястье - до боли.
– Так и не надо. Выключи приборы. Выключи тут всё. Я устал. Ты ведь знаешь, что я не выздоровлю. Это фальшивое милосердие мне не нужно. Истинное - в том, чтобы дать мне умереть, но вы же лицемеры, вы заботитесь о том, чтобы никого лишнего не убить и остаться чистенькими перед Создателем, а он пусть лучше мучается. Или они. Солеранне. У Остроухого тоже не хватило духу убить их, он хочет ходить в хороших, - он же не убийца! А я должен страдать. Уходи, если боишься, но знай: из-за того, что ты меня не убила, я буду мучиться дальше. И это - на тебе.
– А сам - не можешь? Проще переложить ответственность на других, которые могут, но не хотят?
– Да! Сам - не могу.
Грайне резко встала, выдернула руку, - это было сложно, Дин впился в запястье как сумасшедший. Подошла к приборам, рывком развернула кровать, - та подалась легко.
– Вот. Протяни руку и возьми своё милосердие.
Она ушла, не оборачиваясь, только вздрогнула, когда дверь за спиной закрылась. Не слушать, не слышать, не знать, что произошло там, в закрытой тёмной палате с видом на звёзды. Узнать - потом. Всё равно узнать придётся, не выйдет остаться в неведении. Но - потом. Позже. Не сейчас.
***
И всё же это был тупик. Чем дальше время уносило прочь от разговора с Боргесом, тем острее ощущалось, что ветер свободы, вихрь, в котором ты всё можешь, ты делаешь, и всё получается, - этот вихрь далёк, как свет далёких звёзд, и где взять корабль с гипердвигателем, чтобы добраться туда, было решительно непонятно. Дни без Боргеса куда-то падали, она не успевала оглянуться, как наступал очередной вечер... и дни эти не приносили облегчения.
– Мама, а продолжение будет?
– требовательно спросил Вен.
В продолжение сказки про мутантов он верил безусловно и не собирался принимать ответ "нет". Грайне улыбалась. В приключениях было несколько изумительных вещей. Первое - узнать, что продолжение будет. Второе - дожить до него и пойти дальше. И третье - узнать, что всё хорошо закончилось.
– Да. Продолжение будет.
***
Это было как нагрянувшая гроза, - ночные небоскрёбы, много, что-то выше, что-то ниже, разное, свет множества огней в них, и неподвижных, и движущихся - на машинах, на рельсовиках... нет, это не рельсовики, это просто старое название, поезда давно уже мчат по-над землёй с бешеной скоростью... Тяжёлая давящая махина бессонных ночных городов, в которых запросто можно потеряться, и приходило горькое бездомное одиночество: как же так, куда идти, куда приткнуться, где твой тихий угол, в котором ты будешь чувствовать себя дома, защищённым... а этого нет, и ты везде чужой или в гостях, и приходит момент, когда надо уходить и идти дальше... И где-то там, в этой путанице огней, высоток, дорог и подземелий - спрятаны спящие люди. Да, люди. Солеранне - это люди. Если посмотреть на тех, с кем человечество общается на просторах звёздных дорог, то разница между людьми и солеранне просто исчезает... что бы ни говорили политики триста лет назад.
Она очень хотела поверить наступившей осени. Поверить в спешку к домашнему теплу, к уюту в светлой комнате, когда за окном быстро и бесшумно надвигаются сумерки. В то, что можно позвонить Боргесу с какой-нибудь ерундой, без которой нельзя обойтись. Поверить, беззаботно и без оглядки спешить куда-то - в холодное утро и в синий вечер, к тем, кто важен, к тем, кто ждёт, с кем будет интересно, азартно, с кем есть что-то впереди.
Хотелось поверить.
Но под ногами не было земли.
<