Размышления перед казнью

Кейтель Вильгельм

25.9.[1939 г.] в Берлине перед Галереей поминовения павших героев состоялся государственный траурный акт памяти погибшего на фронте генерал-полковника барона фон Фрича³⁰³. Погода была совершенно нелетная, и фюреру пришлось отказаться от участия в государственных похоронах. Тем не менее я вылетел в Берлин, но долетел только до Штеттина, так как берлинский аэродром Темпельгоф был закрыт туманом. Мы больше часа ожидали летной погоды, но мой пилот Функ все-таки посадил самолет недалеко от Берлина на военном аэродроме Штакен. Таким образом, я все же поспел на похороны и от имени фюрера возложил венок на гроб Фрича. Браухич и я приняли участие в бесконечной траурной процессии, в которой шли в болыиин-стае своем военные. В ней участвовал также дипломатический корпус. Фрич был похоронен на Кладбище инвалидов.

Генерал-полковник барон фон Фрич

сопровождал 2-ю дивизию и 12-й артиллерийский полк, командиром которого он был назначен, всю Польскую кампанию. Фюрер долго колебался, не дать ли ему командовать группой армий или отдельной армией «Восточная Пруссия», о чем просил Браухич, активно поддерживаемый мною. Но йотом фюрер решил отказаться от этого, мотивируя тем, что тогда надо будет вернуть и Бломберга, а на это он решиться не может. Основанием же для возвращения Бломберга служило то, что в свое время предполагалось использовать его в случае войны. Поскольку Гитлер не смог сдержать своего обещания, он отклонил и назначение Фрича на высокий военный пост, ибо нанес бы тем самым тяжелый удар Бломбергу. Широко распространенный слух, будто Фрич от обиды искал смерти, является (по рассказу офицера, в моем присутствии доложившему фюреру о смертельном ранении Фрича) ложным. Генерал-полковника сразила шальная пуля в тот момент, когда он беседовал с офицерами штаба, в котором находился; через несколько минут он скончался.

Война против Польши завершилась парадом в частично разрушенной Варшаве, на который фюрер со своей свитой прилетел из Берлина.

Перед отлетом фюрера в Берлин на аэродроме должен был состояться завтрак в его честь. Но, увидев накрытый в одном из ангаров стол в виде огромной подковы, он вдруг повернулся к Браухичу и сказал, что ест только вместе с солдатами, стоя, из полевой кухни. Затем направился к самолету и приказал не-медлешю вылетать. Я счел такое поведение бестактным по отношению к Браухичу.

Но поступок Гитлера не был продиктован недобрыми намерениями. Во время полета раздражение фюрера улеглось, и он, казалось, раскаивался в своем поступке. Когда я через несколько дней рассказал Браухичу об этом, он ответил, что завтрак и без фюрера прошел очень мило.

Уже вскоре после падения Варшавы мы начали перебрасывать первые дивизии на Западный фронт, хотя до тех пор никакого обострения обстановки (то там, то здесь возобновлялись лишь бои местного значения) в предполье нашего Западного вала не произошло. Первые части и соединения были направлены на северное крыло, в район Ахена. Это было сделано потому, что фюрер считал нашу жалкую, всего только импровизированную, пограничную охрану от Бельгии и Голландии слишком слабой, просто-таки провоцирующей противника на обход Западного вала с севера и на прорыв в незащищенную Рурскую область. Но западный противник тогда еще слишком робел перед нарушением нейтралитета Бельгии, король которой (как мы узнали позже через Рим) из-за своего династического родства [с итальянской монархией] отказал в проходе французской армии через его страну.

Еще в то время, когда операции в Польше шли полным ходом, стали раздаваться жалобы на превышение власти полицейскими органами Гиммлера, присвоившими себе право устанавливать «спокойствие и порядок», как они это называли, в тыловых оккупированных районах. Если поначалу речь шла о злоупотреблениях властью только в отдельных случаях, то теперь полиция арестовывала по всей Польше тех людей, которые числились в качестве угнетателей немецкого меньшинства и как таковые были поименно зарегистрированы в списках, ведшихся уже ряд лет. Но поскольку дело этим не ограничивалось и вообще не поддавалось контролю, армия заявила решительный протест против всех полицейских эксцессов, которые совершались не по приказу командующих войсковыми соединениями. Ведь вся исполнительная власть принадлежала главнокомандующему сухопутными войсками и по его уполномочию должна была осуществляться командующими армиями, которые и чувствовали себя ответственными за это.

В интересах сохранения престижа вермахта фон Браухич по праву отклонил ответствешюсть исполнительной власти за действия органов полиции. Уже с конца сентября [1939 г.]³⁰⁴ по представлению главнокомандующего сухопутными войсками, которое он направил, однако, прямо для доклада фюреру, мне удалось передать с 17 октября [1939 г.] военную администрацию под начало гражданского генерал-губернатора.

Со времени падения Варшавы шла переброска сухопутных войск на Запад при полном использовании пропускной способности железных дорог. Как только войска прибывали на перевалочный пункт, частично после

продолжительных маршей, их сразу направляли дальше. Но при этом ОКХ меньше всего думало об осенней или зимней кампании на Западе. Примерно 22 сентября мне в руки попал приказ начальника генерального штаба о частичной демобилизации сухопутных войск. Я вызвал тогда генерала Гальдера и объявил этот приказ недопустимым, поскольку он отдан без согласия фюрера; приказ должен быть приостановлен или же затем изменен, так как опыт войны против Польши требует для возможной войны на Западе различных реорганизаций.

Уже вскоре стало ясно, сколь велика была оппозиция ОКХ идее Гитлера еще в октябре [19] 39 г. привести сухопутные войска в состояние готовности к наступлению на Западе. ОКХ точно так же, как и большинство ведущего генералитета армии, в том числе Рейхенау, обосновывало свою точку зрения не только военными, но и политическими соображениями, которые разделял и я.

Наряду с тем, что их пугали воспоминания о Первой мировой войне и мысли о мощи линии Мажино, против которой разрушающего оружия у нас тогда не было, они считали армию после Восточной кампании еще небоеспособной для наступательных действий без восстановления ее сил, без увеличения ее численности путем мобилизации, без совершенствования боевой подготовки и различных военно-технических улучшений. Особенное отвращение вызывала у них война зимой, с ее туманами и дождями, короткими днями и длинными ночами, при которых мобильную войну вести нельзя. Из того факта, что французы не использовали хорошее время года и основательную слабость нашей обороны на Западе, тоже делался вывод, что там серьезно войны не хотят, а наше наступление лишь помешало бы мирным переговорам или же сделало их совсем невозможными. Была ясность и насчет того, что линия Мажино заставит вести наступление через Северную Францию, Люксембург и Бельгию, а возможно, и через Голландию, со всеми теми последствиями, которые пришлось пережить в войне 1914—1918 гг.

Тем не менее Гитлер видел в каждом потерянном дне гораздо больший стратегический ущерб, чем риск нарушения нейтралитета, отрицательные стороны которого в той же мере затрагивают противника, но гораздо ощутимее для немецкого солдата. Главным для Гитлера был выигрыш противником времени для своего вооружения, для усиления своих войск, особенно для увеличения числа английских десантных дивизий за упущенные семь месяцев до мая [19]40 г. в пять раз — с 4 до 20 дивизий. Но самое решающее значение имела тревога за Рейнско-Вестфальскую [Рурскую] промышленную область — сердце германского вооружения. Ее потеря была бы равнозначна проигрышу войны. Прорыв (как считал Гитлер) сильной моторизованной франко-английской армии из Северной Франции через Бельгию в Рурскую область был возможен в любое время, но, можно полагать, был бы осознан слишком поздно для того, чтобы суметь эффективно воспрепятствовать ему.

Обе эти точки зрения противостояли тогда, в октябре [19] 39 г. Я в то время придерживался такого же взгляда, что и ОКХ. Это привело к первому тяжело и открыто проявившемуся кризису доверия Гитлера ко мне. Когда я с чувством долга вполне откровенно высказал ему свое мнение, он обрушился на меня с самыми резкими упреками: я веду против него обструкцию и вступил в заговор с генералами против его планов; он требует от меня, чтобы я целиком принял его точку зрения и безоговорочно отстаивал ее перед ОКХ. Я попытался вставить, что его хорошо известную мне оценку положения и его взгляды я не раз старался доказать Браухичу, но Гитлер несколько раз повторил глубоко оскорбившее меня обвинение, будто я поддерживаю оппозицию генералов против него.

Я был крайне взволнован и обсудил эту ситуацию со Шмунд-том. Он попытался успокоить меня и рассказал, что в полдень у фюрера побывал приглашенный на обед генерал фон Рейхенау, который потом долго беседовал с ним с глазу на глаз. Затем Гитлер в крайнем возбуждении сообщил Шмундту, что Рейхенау тоже изложил ему принципиальные взгляды ОКХ. Фюрер был очень взвинчен этим, что, видимо, и послужило поводом к тому, что вечером он обрушился на меня с такими нападками.

Я потребовал от Шмундта сказать фюреру, что ввиду его столь сильного недоверия ко мне прошу о переводе меня на другую должность, так как при сложившихся обстоятельствах предпосылок для моей работы больше нет. Как справился Шмундт с такой задачей, не знаю: в Имперскую канцелярию я не поехал и ждал, не вызовут ли меня туда для разговора. Этого не произошло и на следующий день. Тогда я от руки написал Пгглеру письмо, в котором в связи с выраженным мне недоверием просил использовать меня на фронте. Письмо отдал Шмундту для передачи Гитлеру³⁰⁵.