Разновидности зла

Афанасьев Александр

Дорога поворачивала влево. Темнело.

Дворец – я увидел сразу за поворотом. Причудливых форм, загадочный, большой. В отличие от других дворцов, построенных во множестве – его строили совсем недавно, закончили всего несколько лет назад. Его строил Данте Спинелли, знаменитый итальянский архитектор, один из немногих современных, кто имел право на уважительное обращение "зодчий" и строил его – как дворец для пребывания Его Величества и Августейшей семьи. В дворце – а архитектора не ограничивали ни бюджетом ни фантазией – причудливо сплелись мотивы шахского дворца Арк и итальянской виллы с озера Комо, массивность и надежность крепостных стен – сочеталась с изяществом и даже легкостью

средиземноморского палаццо. Но мне было плевать и на сосны, и на закат и на палаццо – мне не плевать было только на женскую фигурку, стоящую на открытой террасе второго этажа. Она стояла неподвижно – и солнечные лучи как будто запутались в ее иссиня-черных волосах…

Я зашел в дом… прохладно… никого нет… шикарная лестница ведет на второй этаж, явно здесь готовились к балам и приемам. В доме – гулкая тишина, кажется что никого нет.

Я поднялся по лестнице наверх. Я никогда не был в этом доме – но догадался, что мне направо…

На полу – лежала то ли шаль, то ли паранджа. Солнце – делилось с землей последними на сегодня лучами и казалось, что дверной проем, ведущий на веранду – лучится светом…

Веранда была широкой, мощеной мрамором. Анахита… Люнетта стояла неподвижно.

– Привет… – сказал я, стоя в дверях.

Она ничего не ответила

Я сделал еще несколько шагов. Облокотился о прохладный мрамор ограждения…

– Я знаю, что предал тебя – сказал я – я просто уехал. Я распорядился, но…

Люнетта ничего не ответила. Она была по-прежнему очень красивой, наполовину итальянка дворянского рода, наполовину персиянка. Черные как смоль волосы, огромные, чуть раскосые, типично итальянские глаза, совершенный овал лица, нос чуть с горбинкой, бледная кожа.

– Я знаю, что такое не прощают, я просто…

– Мама…

Я повернулся. На меня – во все глаза смотрел пацан лет десяти – двенадцати, со светлыми, можно сказать белесыми волосами, вихрастый и загорелый. И глаза у него, при рождении бывшие более темными, более глубокого оттенка синего – сейчас выгорели, став светло-голубыми, как местное, бездонное небо.

Такими же, как у меня.

Люнетта повернулась – и посмотрела на меня. А я – во все глаза смотрел на нее. И мы смогли сказать друг другу то, что словами – невозможно было сказать.

Люнетта – ничего больше не спросила у меня. А я – ничего не спросил у нее. Как то так получалось, что с ней – в отличие от Юлии, Кристины, тем более в отличие от Ксении – можно было обходиться совсем почти без слов. Я просто предал своего погибшего друга, Николая Александровича Романова этой ночью. Точно так же – как он много лет назад – предал меня.

Мой наркотик – снова со мной. Я – конченый наркоман, доверять которому нельзя. Ни в чем, ни на минуту…

Цепь предательств – которая когда-то должна была оборваться. Вместе с чьей-то жизнью, потому что никак иначе – ее оборвать было нельзя…

Я предал Анахиту. Николай предал меня. Сейчас – я предавал Николая. Когда мы утром – сидели за столом, почему то мне – я молил Бога, Аллаха и всех, кого знал – казалось, что Николай здесь, с нами. Дай Аллах, чтобы это казалось только мне…

Анахита изменилась – из юной, захваченной кошмаром махдистского мятежа девушки она превратилась во взрослую и уверенную в себе женщину. Несколько лет – она покоряла сердца при Дворе и сейчас – вот уже несколько лет сидела здесь, в пыльном туркестанском приграничье, в построенном для нее дворце – как птица в клетке. Ее ненавидели все – Ксения готова была ее убить за то, что она отняла у нее и брата и любовника, женщины никогда не прощают такое посягательство на свою территорию. Павел,

юный будущий Император ненавидел ее за то, что из-за Люнетты – разрушился брак отца и мамы, и мама была вынуждена уехать. Конечно, виноват в этом, прежде всего сам Николай… его походы не заканчивались при Люнетте, и с ее ссылкой – развернулись с новой силой, даже несмотря на официальное воссоединение семьи. Да только – кто это объяснит пацану, который своими собственными глазами видит, как папа и мама обижаются, ненавидят друг друга, и видит конкретную причину этого. Дети ведь все прекрасно понимают, их не обманешь. Санкт-Петербург был для нее закрыт навсегда, в Тегеране ее наверняка убили бы – и лишь здесь, в далекой азиатской глуши, в бессрочной ссылке – она могла доживать свои дни, растя детей. Но мне… нет, черт меня возьми, я просто не допущу этого. И пусть мои отношения с Ксенией разрушатся навсегда – я знал, что возврата к Люнетте она не простит, и будет мстить – но мне было все равно.

Как наркоману – в поисках дозы.

У пацана – были блекло-голубые глаза, как у меня. У дочери Люнетты, очаровательной темноволосой кокетки лет шести – семи – темно-голубые, цвета кобальта, как у Николая. Я не верю во все эти анализы, в ДНК и прочую ерунду. Здесь – все доказательства и других мне не надо. И черт меня возьми – если я не сделаю все, что только можно – для своего третьего сына и дочери Николая. Они не будут здесь гнить, как прокаженные в специально отведенном их месте.

– Мы с Александром… – Люнетта споткнулась, откашлялась и снова продолжила… – в общем, у него есть конюшня. И лошади. Не хочешь посмотреть?

Лошади…

Восхитительные, грациозные создания с умными и все понимающими глазами. Нервные, благородные линии… это не тяжеловозы, это скакуны лучших кровей.

За дворцом – была конюшня с закрытым манежем. Крытое здание – песочного цвета стены обрываются зеленой волной купола из укрепленного стекла. Под копытами в вольготном манеже – хрустит крупнозернистый, чистый песок – и я наблюдаю, как мой сын выгуливает арабского жеребца, управляясь с ним только лишь голосом. Жеребец бежит по кругу, высоко вскидывая копыта…

И все было бы ничего, если бы не Афганистан за спинной, кровь и смерть, если не учитывать, что Люнетта – не моя жена, и что она здесь в ссылке, и что этот парень считает своим отцом совсем другого человека, и явно ненавидит его, потому что тот его предал. А когда я скажу ему правду, то он будет ненавидеть и меня, потому что я – тоже предал его и его мать. И еще есть куча соглядатаев в доме, агенты МВД, которые уже явно отсняли все, что происходит во всех ракурсах и отправили в Санкт-Петербург, и Ксения, которая непременно увидит это рано или поздно – придет в ярость, потому что тоже сочтет себя преданной. В гневе – она способна на все, или почти на все, но если она добьется моей отставки это еще не самое страшное будет, это простой, честный и открытый ответный удар. Хуже всего будет – если она промолчит, затаит злобу и отомстит в тот момент, когда я буду больше всего нуждаться в ней и ее поддержке. Обопрусь на то, что считают надежным – и полечу в пустоту…

Я не должен быть здесь. Всем лучше было бы, если бы я безвылазно сидел в Афганистане.

Но мой наркотик – снова со мной. Я – конченый наркоман, доверять которому нельзя. Ни в чем, ни на минуту…

Александр – закончил с жеребцом, передал его конюшему. Подошел к невысокой ограде, глаза его сверкали радостью и гордостью, как у всякого человека, отлично справившегося с трудным делом…

Я не знал, как начать и вообще, что говорить. Но он мне помог.

– А я вас знаю! – сообщил он