Разобщённые
Шрифт:
Он проводит пальцами по шрамам. Их расположение вовсе не случайно, как ему показалось раньше. Они симметричны. Различные оттенки кожи образуют узор. Дизайн.
— Мы сознательно сделали такой выбор, решив соединить в тебе фрагменты разных этнических групп. От самых светлых тонов сиены до самых тёмных оттенков умбры из сердца Африки — со всеми переходными нюансами. Испанские, азиатские, исландские, коренные американские, австралоидные, индийские, семитские черты — великолепная мозаика человечества! Кэм, ты всеобъемлющ, и доказательство этого можно видеть на твоём лице. Я обещаю, когда эти шрамы исчезнут, ты станешь новым эталоном красоты! Ты
Он проникается её в идением, и сердце в его груди ускоряет свой бег. Он представляет себе все те заплывы, которые выдержало это самое сердце; и хотя у него не сохранилось воспоминаний о себе как о выдающемся пловце, его сердце знает то, о чём не ведает мозг. Оно жаждет оказаться в бассейне — так же, как его ноги стремятся снова коснуться беговой дорожки.
Правда, в этот конкретный момент, ноги под ним подкашиваются, и он оказывается на полу в полных непонятках, как это могло произойти.
— Слишком много информации для одного дня, — замечает Роберта.
Охранники, всё это время стоявшие на часах у двери, влетают в помещение и поднимают его.
— С вами всё в порядке, сэр? Не позвать ли на помощь, мэм?
— Нет необходимости. Я сама о нём позабочусь.
Они укладывают юношу на мягкий диван. Его трясёт, но не потому, что в помещении прохладно, а из-за открывшейся ему правды о себе. Роберта накрывает его пледом и приказывает натопить в комнате, а сама присаживается рядом, словно мать, желающая приласкать больного ребёнка.
— С тобой связаны великие планы, Кэм. Но тебе пока ни о чём не стоит волноваться. Всё, что тебе нужно делать сейчас — это наращивать свой изумительный потенциал, связывать вместе все те части твоего разума, которые пока что ускользают от тебя, учить каждую часть твоего тела звучать в лад с другими, словно инструменты в оркестре. Ты — дирижёр этого живого оркестра, и великая музыка, которую ты создашь, будет изумительна!
— А если этого не случится? — шепчет он.
Роберта наклоняется над ним, нежно целует в лоб.
— Такой вариант не рассматривается.
«Я потерял работу. Начали накапливаться счета и долги, и я не знал, что мне делать. Я не видел способа обеспечить свою семью. Я даже подумывал, а не отправиться ли мне в какое-нибудь нелегальное заготовительное учреждение и не отдать ли себя на расплетение, чтобы моей семье было на что жить. Но чёрный рынок пугал меня.
Однако наконец на голосование поставлено предложение о легализации добровольного расплетения взрослых. Это могло бы обеспечить мою семью необходимыми для выживания средствами. Только представьте себе: я бы вошёл в состояние распределённости с миром и покоем в душе, зная, что обеспечил своих родных! К тому же легализация подобной практики положила бы конец бизнесу орган-пиратов.
Голосуйте за поправку №58! Помогите таким семьям, как моя, и положите конец орган-пиратству.
Сны Кэма всегда предельно прозрачны. Он всё время отдаёт себе отчёт в том, что это ему снится, и до нынешнего момента сны не оставляли по себе ничего, кроме сильнейшей досады. В них отсутствует логика сновидений, нет, в них отсутствует вообще всякая логика; они отрывочны, бессвязны, хаотичны. Случайные осколки, запутавшиеся в паучьей сети бессознательного. Словно щёлкаешь пультом с пулемётной скоростью: каналы сменяются так быстро, что не успеваешь понять, что же мелькнуло на экране. Так и здесь — он не может ухватить убегающие кусочки мыслей, и это доводит его до безумия. Но сейчас, когда Кэму известна истинная природа его существа, он обнаруживает, что способен обуздать волну.
Сегодня ночью ему снится, что он в особняке. Не в этом, стоящем над океаном, а в другом, парящем в облаках. Он переходит из помещения в помещение, и меняется не только декор — меняются миры, вернее, сменяются жизни, которые он проживает в каждом из миров. В столовой сидят и ждут ужина братья и сестры — он узнаёт их. В гостиной отец спрашивает его на языке, который не «впаяли» в мозг юноши, поэтому он не может ответить.
И ещё коридоры — длинные коридоры с комнатами по обеим сторонам, а в комнатах — люди, которых он, кажется, узнаёт, но очень смутно. В эти помещения он никогда не зайдёт, и эти люди никогда не станут чем-то б'oльшим, чем просто мимолётными образами, застрявшими в покоях воздушного замка, словно в ловушках. Дальнейшие воспоминания о них отсутствуют в тех мозговых тканях, которыми обладает Кэм.
В каждой комнате или коридоре, через которые он движется, к Кэму приходит чувство невозвратной потери, но оно уравновешивается ожиданием: впереди ещё так много комнат...
В конце сна он набредает на последнюю дверь — она открывается на балкон без парапета. Кэм стоит на краю и смотрит вниз на клубящиеся облака: те распадаются и соединяются, формируются и пропадают, подчиняясь силе некоего ветра, бушующего в его подсознании. Внутри юноши живёт сотня голосов — это голоса тех, кто является его частями, они взывают к нему, но он не может различить слов — лишь неясный гул. И всё же он знает, чт'o они говорят:
«Прыгай, Кэм, прыгай! — твердят они. — Прыгай, ибо мы знаем: ты умеешь летать!»
Утром, всё ещё под впечатлением сна, Кэм изводит себя на физиотерапии как никогда раньше. В мышцах разливается огонь, и боль заживающих ран ощущается слабее.
— Ты сегодня выложился по полной, — говорит ему Кенни, накладывая на суставы Кэма попеременно то холодные, то горячие компрессы — для скорейшего заживления. Кенни, насколько это известно Кэму, был высококлассным тренером в Национальной Футбольной Лиге, но те самые могущественные друзья, о которых говорила Роберта, наняли его, чтобы тренировать одного-единственного клиента, предложив Кенни жалование ещё выше, чем в НФЛ.
— Деньги решают всё, — признался Кенни. — К тому же не всякому и не каждый день доводится стать частью будущей истории.
«Неужели это то, чем я являюсь? — размышляет Кэм. — Будущая история?» Он пытается представить себе, как будет звучать имя Камю Композит-Прайм в классных комнатах будущего, но ничего не выходит. Имя не то. Оно какое-то слишком... клиническое, словно название эксперимента, а не его результата. Его надо сократить. Камю Компрай? Тут же в его голове начинают мелькать образы ревущих авто, носящихся по кривым улочкам приморского городка. Grand Prix. Гран-При. Точно! Camus Comprix — Камю Компри. Непроизносимое S, непроизносимое Х — сколько всего недосказанного... В этом имени скрыто столько же тайн, сколько в самом Кэме.