Разорванный круг
Шрифт:
Они обсуждали предстоящий переезд так живо и подробно, будто для этого им был отведен только сегодняшний вечер. Лена принесла Валеркину школьную карту, и они путешествовали по ней из города в город. Она склонялась к Днепропетровску. Там много высших учебных заведений, у Валерки после окончания школы будет возможность выбора. А это не за горами, осталось два года. Алексея Алексеевича больше тянуло в Волжск. Там первоклассный, самый современный завод с большим будущим. Но с ее доводами приходилось считаться.
Елена отдавала себе отчет в том, что все это произойдет
И все же не удержалась, спросила:
— Ты что, пришел к какому-то определенному решению?
— Да, возвращаюсь на завод, тотчас подыскиваю себе комнату и перебираюсь. А назавтра иду с повинной в райком.
— Ох, Алеша, — только и проговорила Елена, и он не понял, чего больше было в этом возгласе — радости или тревоги.
Утром, в самый разгар сказочного пиршества, когда на столе в кухне уже выросла целая гора ярко-красных рачьих панцирей, приехал из пионерского лагеря Валерка. Загоревший, исхудавший («На чем только штаны держатся», — сокрушалась Елена.), он был несказанно доволен тем, что удалось вырваться в Москву. Чмокнул в щеку мать, протянул свою тонкую руку Брянцеву.
— Я только до вечера, мама! Приехали с завхозом купить кое-что для самодеятельного спектакля. Ну и пылища по дороге! Пошел отмокать…
— Только не долго. Десять минут — не больше. Мне на работу, — сказала Елена.
Уже из ванной Валерка крикнул:
— Обо мне не забудьте, хоть пару оставьте!
«Не пойду сегодня в институт! У меня есть переработка, позвоню, предупрежу — и все», — решила Елена.
Она заглянула в холодильник — Валерку кормить нечем. Надо сбегать в гастроном. Схватила сумку и ушла.
— Как твоя музыка? — спросил Алексей Алексеевич через дверь Валерку, хотя и знал от Елены, что он бросил Гнесинское училище, решив, что у него нет призвания к музыке.
— Так же, как и марки, — беззаботно ответил Валерка.
— Терпения не хватает?
— Увлечения.
— Это важный довод. Не лепись к делу, которое тебе двоюродное.
Валерка не отличался постоянством интересов. Он переболел всеми мальчишескими увлечениями. Коллекционировал спичечные коробки, марки, открытки, перья, писал стихи, занимался авиамоделизмом, но быстро ко всему остывал. У него были музыкальные способности, и Елена прикладывала все силы, чтобы задержать его в училище. Любовь к музыке она воспитала, но, заставляя его много играть, перестаралась. Валерка взбунтовался и в седьмом классе оставил музыку совсем. Одно время он вообразил, что будет дирижером. Накупил долгоиграющих пластинок опер и балетов и часами дирижировал, слушая пластинки и одновременно заглядывая в партитуру. Пластинка была как бы оркестром, и все тонкости оркестрового звучания казались ему подвластными. Для этой торжественной церемонии он обязательно надевал белую рубашку, манжеты которой должны были выглядывать из-под рукавов пиджака, и галстук. Даже палочку завел себе не простую, а выточенную из кости.
Елена радовалась, решив, что наконец-то у сына появилось настоящее серьезное увлечение, может быть, даже открылось призвание. Но вскоре вкусы у Валерки изменились. Появились пластинки легкой, потом джазовой музыки, а потом и они улеглись на нижней полке шкафа.
Напрасно пыталась Елена гальванизировать его стремление стать дирижером, говорила о его исключительном слухе, о способности расчленять оркестр на отдельные составляющие, рисовала картины заманчивого будущего. Валерка терпеливо выслушивал ее и спокойно произносил одну и ту же переделанную на свой лад крылатую фразу: «Дирижером можешь ты не быть, но разбираться в музыке обязан».
Валерка вышел из ванной, надел на мокрые вихры сеточку и, издав радостный возглас при виде оставленных ему раков, плюхнулся на стул.
Он был все такой же «развинченно-взвинченный», как сказала о нем однажды Елена. Расхлябанность манер странно сочеталась в нем с напряженной серьезностью. Он явно кому-то подражал, и подражал сразу двум, совершенно разным людям.
Глядя, как Валерка ест раков, Брянцев невольно сердился. Они с Еленой расправлялись с ними виртуозно — оставляли только вычищенный панцирь, даже ножки разделывали подчистую. А Валерка ел только шейку и то каким-то дикарским способом — совал в рот, жевал, а потом выплевывал.
Брянцев стал показывать ему, как нужно чистить раков.
Валерка смотрел с вежливым вниманием, потом философским тоном изрек:
— Каждый делает свое дело в меру сил и способностей.
Брянцев увидел за этой фразой больше, чем можно было увидеть, — определенную концепцию, и возразил:
— Но и силы и способности люди развивают в себе.
— Те, у кого есть на это желание…
— А у тебя нет?
Валерка помолчал со скучающим видом.
— В отношении уменья очищать раков до блеска кожуры с внутренней стороны у меня такого желания нет, — произнес он нарочито неуклюжую фразу, давая понять, что надо прекратить этот бессмысленный разговор.
— А в отношении остальных способностей? — спросил Алексей Алексеевич.
Валерка почувствовал, что Брянцев задает вопросы целенаправленно, и снова отбился:
— Остальных у меня нет.
— Вранье, такого не бывает. У каждого есть способности к чему-либо. Их нужно только найти.
Валерка усмехнулся с видом человека, которому говорят прописные истины.
— Искать у себя способности, развивать у себя способности… А для чего? Для того, чтобы принести максимальную пользу обществу?
— А разве тебя это не вдохновляет?
— Нет. Об этом так много говорят, так нудно и так скучно, что, поверьте, не вдохновляет.
— Ты думаешь, что зубаст? Ты просто зубоскал. А скажи, что тебя вдохновляет?
— Не знаю.
Брянцев немного растерялся от такого ответа. У них с Валеркой были дружеские отношения, на равных. Он чувствовал, что мальчик все больше привязывается к нему, хотя держится независимо. Елена рассказывала, что Валерка часто спрашивает, когда приедет дядя Алеша, и не только потому, что видит, как она скучает по нем. Он и сам скучает.