Разорванный круг
Шрифт:
Брянцев пролистал страницы дальше. Они жизнерадостно начинались и жизнерадостно заканчивались. Были свежи воспоминания о счастливом месяце, жила надежда на скорую встречу. Но, как назло, в Москву ему выезжать не приходилось. Не пришлось и в отпуск пойти. Лена часто писала письма, беззаботные, бодрые, но он чувствовал себя виноватым и проклинал свою участь.
Потом Елена стала реже обращаться к дневнику. Записи стали короче, и характер их изменился: появились нотки грусти и даже отчаяния.
16 марта
«Прилетел Алексей. На один день. Позвонил на работу, что-то говорил, что — я так и не разобрала, — торопился и говорил быстро. Не выдержала, помчалась на аэродром — хотелось увидеть хоть издали. Увидела в окружении
Только сейчас Брянцев заметил, как изменился почерк Елены в дневнике. Напоминавший вначале катящиеся по желобу одна за другой дробинки, он становился все более размашистым и угловатым, иногда даже неразборчивым.
Одна страница снова привлекла его внимание.
«Случилось невероятное. Я уступила просьбам Коробчанского провести с ним вечер. Сколько можно подвергать себя добровольному заточению! Я же в конце концов не в монастыре. Лешка не один, у него жена… Кстати, когда я думаю об этой женщине, кровь бросается мне в голову. Кто из нас имеет больше прав на Алексея? Конечно, я. Больше прав у того, кто больше любит.
Коробчанский красив, умен и тонок. Были на концерте, слушали Листа. Он положил свою руку на мою и не отпускал до окончания концерта. И я не отнимала, хотя его рука мешала слушать. Меня раздражала игра в интим и его самоуверенность. Очевидно, он избалован успехом, но никто в нашем институте не может похвастаться его расположением. Он часто заходит ко мне в лабораторию, и я не могу сказать, что мне не льстит его внимание.
После концерта были в ресторане. Потом он проводил меня. Когда подошли к дому, он попросил разрешения зайти. Я поколебалась, больше для приличия, и согласилась.
Сидели на диване. Он снова завладел моей рукой и поцеловал в губы. Я ответила ему, ничего не испытывая. Этот внутренний холод меня испугал. Испугала Лешкина власть надо мной. Я поняла, что мне никто, кроме него, не нужен. Совсем не нужен. Он или никто. Стало страшно. Ведь мне не так много лет, и мне опостылело одиночество. Коробчанский обнял меня. А потом один его жест, очень мужской и очень резкий, подействовал отрезвляюще. Я вырвалась и попросила его уйти. Он был озадачен и не сразу поверил в искренность моей просьбы. Начал что-то говорить о своих серьезных намерениях. Но мне он не нужен.
Он ушел. Я была в отчаянии. Ничего не произошло, но я пала в своих глазах, потому что могла пасть. Пусть этого не случилось сегодня, в этом не было моей заслуги. Но пройдет время…»
У Брянцева выступил холодный пот. Даже руки покрылись испариной, и пальцы оставляли влажные следы на страницах, которые он торопливо просматривал, отыскивая фамилию Коробчанского. Впервые в жизни он испытывал острую, мучительную ревность. Не нашел. Открыл последнюю страницу. Она была без даты, написана в виде письма, возможно даже сегодня.
«Знаешь ли ты, Алеша, какие причиняешь мне невыносимые муки? С настроением еще можно бороться, но с состоянием… Неужели ты не чувствуешь, что можешь потерять меня? Совсем, навсегда. Я устала любить, я не могу больше ждать. Всего ждать: приезда, когда тебя нет, отъезда, когда ты есть. Ждать дня, когда мы будем вместе, дня, в который я больше не верю. Ты не обманываешь меня, нет, ты обманываешься сам. Тебе только кажется, что у тебя хватит сил уйти с завода, который вырастил тебя и который теперь растишь ты. И у меня не хватит сил требовать от тебя этой жертвы…
Была бы я человеком другого склада, все было бы проще. Но я не выношу неопределенности. Лучше плохой конец, чем бесконечные ожидания. Я не могу рассказать тебе обо всем, что творится со мной. Хочу, чтобы ты пришел ко мне не из жалости. Это у нас, женщин, любовь иногда начинается с жалости. Мужчины не любят тех, кого приходится жалеть. Ты должен прийти ко мне не для меня, а потому что не можешь жить без меня. А я боюсь, что ты можешь. У тебя дел невпроворот, ты всегда занят. Я же… На работе я забываюсь, а все остальное время я мучительно ощущаю твое отсутствие. Хуже всего, что я не сплю. Все ночи напролет. Ночью совершенно теряю контроль над собой, и мне кажется, что схожу с ума. Засыпаю уже под утро от изнеможения,
Брянцев закрыл тетрадь, осторожно положил ее на стол.
Мысли, одна за другой, одна мрачнее другой, вспыхивали в разгоряченном мозгу. Да, завод, да, люди. Но может ли он сбросить со счета любимого и любящего человека? Говорят, от любви не умирают. Возможно. Но замучить человека бесконечными обещаниями, отнять несколько лет жизни, иссушить, убить веру в людей — можно. А он еще спрашивал: «Что с тобой, Ленок? Почему исхудала? Не больна ли?» И проявил внимание: привез раков…
Вспомнив о раках, он похолодел. Надо немедленно увезти их и уничтожить все следы своего появления.
Окурки — в унитаз. Обсыпал унитаз пеплом. Вот черт, надо мыть… Вернулся в комнату. Конечно, так и есть. На полу пепел. Где веник? Ну куда женщина может спрятать веник? Нашел его за дверью в кладовой, подмел пепел в кучку, высыпал в ведро, но выронил пластмассовый совок, и он разбился. Улика присутствия постороннего человека в доме была налицо, и таким посторонним мог быть только он. Спрятал его за шкаф. Теперь очередь за раками. Положит в корзину одних — вылезут другие. Да еще норовят ухватить за палец. Сетку с корзины он сорвал небрежно, не подумав о том, что она может пригодиться. Пришлось искать нитки, связывать сетку. Потом ванну мыл, пол вытирал. Фу, все!
Весь в поту, словно разгрузил целый вагон, добрался Алексей Алексеевич до гостиницы и едва умолил принять живой груз в камеру хранения.
Вышел на улицу, постоял и пошел в аптеку которую по старой памяти москвичи называют Феррейновской, — Таисия Устиновна снабдила его целым списком лекарств для своих подопечных. Были в этом списке и лечебное белье, и детские туфельки двадцать восьмого размера, и конфеты «Снежок».
Однажды Брянцев устроил жене «страшную месть». Взял ее в Москву и заставил саму отыскивать нужные ей вещи. Таисия Устиновна сбилась с ног и невзлюбила столицу — шумно, сутолочно. Больше она с ним не ездила, но поручения навязывала. Даже когда он уезжал внезапно, как на этот раз, успевала сунуть в карман пиджака пространный список.
Сегодня Брянцев выполнял поручения жены без особого неудовольствия. Это помогало скоротать время. И все же он непрестанно думал о своем.
Если по каким-то признакам Еленка поймет, что он был у нее дома и читал дневник, наверняка что-то встанет между ними. Нельзя заглядывать в душу глубже, чем это тебе позволяют. Решение, которое определилось у него за эти часы активного, мучительного раздумья — рвать со всем, что им мешало, — будет в ее глазах не добровольным его решением, а вынужденным, выпрошенным, вымученным. Так к любимой женщине не приходят. Да и простит ли она вторжение в ее «святая святых», вторжение, которое противоречит всем этическим правилам? Однако он не сожалеет об этом. Теперь ему ясно: больше медлить нельзя. Заводская жизнь похожа на зубчатые колеса. Не успеет один зуб выйти из зацепления, как в него попадает другой. Удобного случая все равно не представится.
…Брянцев нажал кнопку звонка и не отпускал ее, пока Елена не открыла дверь. Она охнула, рванулась к нему навстречу, повисла на шее.
Алексей Алексеевич поставил в передней корзину, но Елена даже не обратила внимания на раков, стояла и смотрела на него ошалело-радостным взглядом. Он наверняка не понял бы этого взгляда, если бы не знал содержания дневника.
— Ну, что ты, Ленок, смотришь на меня, как на воскресшего из мертвых? — сказал он. — Мы же с тобой договорились: мы — неистребимы!
У нее повлажнели глаза, но она тотчас взяла себя в руки.
А позднее, когда они сидели рядом, плечом к плечу, призналась:
— Ты знаешь, Лека, у меня было такое чувство, будто ты ушел на этот раз навсегда, что нас уже нет… Я так и жила последние дни. И удивительно: обычно ты всегда находился возле меня, и мне казалось, что достаточно протянуть руку, чтобы прикоснуться к тебе. А тут вдруг ты исчез. Это было страшно…
Он понимал, что сейчас ему нельзя ограничиться обычными обещаниями. Надо сказать что-то весомое, убедительное. Но что? И он завел разговор о том, где они будут жить. Сибирск исключается, Москва тоже. Могут уехать на Украину, могут на Волгу, могут и в Азербайджан.