Разорванный круг
Шрифт:
Сказать Брянцеву нечего. Пожалуй, на месте Хлебникова и он был бы так же беспощаден.
Хлебников бросает на Брянцева мимолетный взгляд: ну как, мол, довольно с тебя? И уходит.
В этой больнице Кристич не числится. В другой его не может быть. С травмой попал бы сюда или, во всяком случае, сюда сообщили бы.
Теперь — автоинспекция.
Причины катастрофы? Еще неясны. Инспектор, который выехал на аварию, не вернулся. Далеко ли? На 112 километре. Выставлен ли там пост? Да, выставлен. Приказано ничего не трогать.
«Но где
Душно. Солнце палит вовсю, с непривычки больно глазам, их все время приходится щурить, и это вызывает сонливость. Однообразный пейзаж по обе стороны дороги. Сколько ни видит глаз — хлопок и хлопок. Ни деревца, ни холмика. Если бы не ощущение тревоги, усиливающееся по мере приближения к месту аварии, Брянцев заснул бы. Хлебников, который сидит рядом с шофером, клюет носом. Ему волноваться нечего, ему заранее все ясно.
Сотый километр. Сто пятый. Сто десятый. Хлебников уже не дремлет, всматривается в даль. Дорога становится гористой, она идет теперь по краю небольшого холма и постепенно забирает вверх. Справа склон. Сто одиннадцатый, сто двенадцатый. Поворот, еще поворот, и вот внизу, метрах в ста от шоссе, лежит перевернутый грузовик со смятой кабиной. А где же колеса? Машина разута.
Таксист затормаживает «Волгу», и Брянцев бежит к машине. Никакого поста нет и в помине. Одна машина в степи. Подбегает ближе и под кузовом обнаруживает орудовца. Он спрятался в тень от палящего солнца. Подходит и Хлебников.
Орудовец, молодой паренек, ничего не знает, его привезли сюда сегодня утром. Машина была в таком виде, как сейчас. Покрышки сняты вместе с ободами. Кем? Очевидно, шофером какой-то проходившей мимо машины. Удивляться нечему, на шины голод. Кристич? Какой Кристич? Подобрали только одного, доставили в больницу. Он не понимает, что здесь охранять. Кабина смята, мотор разбит.
Снова неопределенность. А Брянцеву нужна ясность. Полная ясность. Он не может гадать на кофейной гуще.
— Шины, значит, были хорошие, раз их сняли, — говорит Брянцев.
Орудовец мгновенно опрокидывает это предположение.
— Сейчас любые снимут. Да и снимали, наверное, ночью, когда не рассмотришь.
Брянцев резко поворачивается и идет к такси. Хлебников следует за ним.
— А мне что тут делать? — с отчаянием в голосе кричит орудовец. — Тут испечься можно!
Хлебников думает мгновение и потом машет рукой:
— Поехали с нами!
Достав из-под кузова сумку и термос, орудовец бежит вдогонку.
До города едут молча. Дремлет Хлебников, дремлет орудовец. А Брянцеву не до сна. Беспокойство его нарастает.
У управления милиции Брянцев выходит. Ему надо во что бы то ни стало найти Кристича. В конце концов человек не иголка в стоге сена, не может он исчезнуть бесследно. Тем более, что известно: из Ташкента они выезжали вместе — Апушкин и Кристич. Апушкина нашли. Где же Кристич?
Хлебников улетает сегодня, они сухо прощаются.
— Не задерживайтесь здесь и не удирите в свою вотчину, — предупреждает он Брянцева. — Встретимся у Самойлова. Надо ставить точку над «и».
«Хорошо тебе решать, — зло думает Брянцев, — когда кровью не выхаркал. А тут три года поисков. И как отзовутся все эти события на настроении исследователей? Самая крупная их работа проваливается, да с таким треском! И что с Кристичем?»
Глава девятнадцатая
Каждое слово Хлебникова, как удар молота, обрушивалось на Брянцева.
В кабинете Самойлова множество людей. Здесь и сотрудники НИИРИКа, и представители шинных заводов, и руководители Всесоюзного химического общества имени Менделеева, и сотрудники Комитета партгосконтроля. Но Брянцев не видит никого, кроме выступающего, не слышит, как перешептываются его соседи в особо острые моменты выступления. У Хлебникова вдруг открылся талант обвинителя:
— Мы своевременно предупреждали Брянцева (он, по-видимому, нарочно пропускает слово «товарища») в несостоятельности опытов по применению снадобья, громко именуемого антистарителем ИРИС-1 и разработанного академией доморощенных исследователей. Мы своевременно демонстрировали ему образцы резины, прошедшие испытания в озоновой камере. Образцы ясно говорили о том, что этот антистаритель разрушает шины.
Хлебников достал из портфеля фотографии, роздал их присутствующим.
Изгрызенные озоном образцы на фотографиях производят устрашающее впечатление. Представитель ярославского завода Кузин громко вздыхает, покачивает головой и передает фотографии своим соседям — шинникам московского завода.
— Какую нужно было проявить чудовищную малограмотность, — продолжает Хлебников, — чтобы совать в такое тонкое физико-химическое соединение, как резина, отходы от нефти непостоянного состава, неизвестно чем загрязненные, пригодные только на то, чтобы сжигать в топках, как мазут! Какой авантюризм запускать шины с этими отходами в массовое производство и какое тупое упрямство продолжать делать то же самое, уже зная о результатах испытаний в озоновой камере! Брянцев пал жертвой культивируемого им самим в заводском коллективе настроения: все, что от НИИРИКа, — плохо, все, что от них, от завода, — хорошо, в противовес существующему…
— …в институте убеждению: все, что от них — хорошо, а что от заводов — плохо! — скороговоркой вставляет Кузин так быстро и в тон, что Хлебников, не уловив смысла фразы, подтверждает ее, вызвав сдержанные улыбки присутствующих.
Самойлов решил воспользоваться разрядкой, остановить Хлебникова и наказать Кузина за злую реплику.
— Я хотел бы услышать ваше мнение, — обращается он к Кузину.
Тот мнется, как ученик, не выучивший урока, и отделывается отговоркой:
— Мы не испытывали ИРИС-1 на нашем заводе…