Разрыв-трава
Шрифт:
— А-а, тебе вечно что-нибудь кажется! — недовольный, что его перебили, сказал Федоска и, спотыкаясь на каждом слоге, путая ударения, стал читать. А Татьянка все еще вертела головой, все еще прислушивалась. Вдруг она вскрикнула, прижалась к Максиму. Обернулся Максим и вздрогнул. Сквозь стекло из мрака на них смотрели немигающие глаза выстуженные Стигнейкины глаза. Опрокинув скамейку, Максим бросился к двери. Опоздал! Дверь распахнулась, вместе с холодом, сыростью в зимовье вошел Стигнейка Сохатый, весь облепленный снегом. За спиной у него, стволом вниз, висела винтовка.
— Не успел заложиться? — Стигнейка снял папаху, ударил ею о колено, стряхивая снег. — Когда дверь заперта, я лезу в окно. От меня не заложишься.
— И не думал залаживаться. Максим смотрел через плечо Стигнейки на свою курмушку, висевшую у порога. В ней был револьвер.
— Сразу видно, что встречать меня бежишь.
— Такого гостя да не встретить! А в голове: «Остался безоружный, губошлеп, попробуй теперь вытащи револьвер!»
Федоска закрыл ладонями заголовок только что читанной заметки. Ногой двинув к очагу табуретку, Стигнейка сел, поставил винтовку меж колен, протянул к огню красные руки. Немного обогрел их, шинель расстегнул. Под шинелью на боку висела желтая кобура и серебряный, работы бурятских мастеров нож. Он поправил кобуру. Кажется, для того только, чтобы они могли ее заметить.
— Почитываете? Грамотные стали?
Федоска еще плотнее прижал ладони к странице, будто боялся, что заметка вылетит из-под рук.
— Читай, чего примолк! И мне охота послушать советскую брехню.
Молчал Федоска. Скулы у него напряглись, должно, зубы стиснул. Максим взял газету.
— У него еще слабо получается, не научился. Я сам почитаю. Под столом, предупреждая, его ущипнула Татьянка, но он громко прочел: — Задавим кулака твердым заданием. Враждебные Советской власти элементы всеми силами противятся хлебозаготовкам, срывают план…
— Нашел об чем читать! — скривился Стигнейка.
— Самое интересное выбрал.
— Дай! — Стигнейка выхватил газету, смял в ком, забросил в очаг. — Тут ее место! А ты, слышно, большевичкой заделался? Партейным стал? Не я ли тебе говорил: всем партейным смерть? Запамятовал? Теперь пеняй на себя. Застрелю! — он стукнул прикладом винтовки об пол, потянулся к кобуре.
— Только попробуй! — Татьянка побледнела и, вскочив, сделала движение, будто хотела закрыть собой Максима.
— Ну-ну, тебе-то шуметь и вовсе нечего, — Стигнейка только двинул кобуру по поясу. — Сейчас убивать не стану, не за этим приехал. Но все равно он недолго будет болышевичить. Скоро всех до единого прикончим. А сейчас я тут в гостях. Чай кипяти, Татьяна. Вот гостинцев городских тебе привез. Из карманов он выгреб разноцветные леденцы, из-за пазухи вытащил шелковый платок, встряхнул им. На, примерь.
Все еще бледная, страх позабывшая Татьянка брезгливо отстранилась.
— Содрал с кого?
— В магазине честь по чести куплен. Не дурак же я, чтобы невесте краденое дарить. Это Советская власть своим прихлебателям дарит то, что у честных мужиков поотбирала. Ставь чай, погреюсь и поеду. Ты, Федос, поди коню дай сена.
— Я сам схожу, Максим поднялся из-за стола.
— Нет, ты сиди. Еще простудишься. Сохатый язвил почти благодушно, только в глазах его все время держался холод.
Максим ему не отвечал. Пускай, думал, тешится, а там посмотрим. Во всяком разе, так просто эта тварь поганая не уйдет отседова. Только вот револьвер взять…
— Таня, поставь чай-то, сказал он, гость же… Да и не простой, жених твой.
Она посмотрела на него с удивлением. Но пошла разжигать самовар.
— Стигнейка, а это правда, что скоро всем большевикам крышка? — тихим, смиренным голосом спросил Максим.
— А ты как думал?
— Я, понимаешь, по-другому думал. Кабы знать, не полез в партию. В стороне бы стоял, выжидал. Тебе-то я, каюсь, не шибко верил. Большевики сила, а у вас что? Ничего же нету, как тут поверишь?
— Сила у нас найдется, не тревожься.
— Какая же эта сила, откуль ей быть?
— Ума пытаешь? Узнаешь, когда тебя возьмут за жабры да поднимут на перекладину. С высоты разглядишь.
— Неужели со мной так сделают?
— Еще спрашивает! Кто велел к большевикам вписаться, кто просил стать пособником слуг антихристовых?
— Ты же сам говоришь, что Советская власть для своих не жалеет… Думал, перепадет кое-что. Бедность же…
— Ха, бедность его заставила! Так и поверил тебе. На бога надо уповать, а не к большевикам примазываться. Брата твоего за благочестие старики чтут, а ты спутался…
Татьянка поставила на стол помятый, видавший виды самовар, хлеб нарезала. Сейчас Стигнейка жрать зачнет. Пора! Макся встал, поежился зябко.
— Холодно как. Принести еще дровишек да натопить получше…
Главное, не торопиться, идти тихо, спокойно. Вот она, курмушка. Руку в карман.
— А ну вернись! Пусть Федоска идет за дровами! — гаркнул Сохатый.
Максим оглянулся. Настороженно, с подозрением смотрит Стигнейка, винтовка у него в руках, не глядя на нее, привычным движением предохранитель отводит, Татьянка поставила под кран самовара кружку и замерла, не видит, что кипяток через край льется. Подчиниться Сохатому? Подойдет, проверит, что в курмушке, и тогда…
Максимова рука крепко стиснула шершавую рукоятку, рванула, но револьвер зацепился за рваный карман и не отцепливается.
— Вот ты какой! Руки вверх, тудыт твою мать! — винтовочный ствол взлетел, качнулся и замер, уперев в Максима черный глаз.
Раздирая карман, Максим рванул револьвер, инстинктивно пригибая голову. Он не видел, как Татьянка выдернула из-под крана кружку, плеснула кипяток Стигнейке за шею. Звякнула, падая, винтовка. Стигнейка привскочил, рявкнул раненым медведем, замахал руками, будто отбиваясь от роя ос. Два прыжка, и Максим подхватил винтовку, вскидывая ее к плечу, попятился, отрезал путь к дверям. Но не успел взять Стигнейку на мушку. Тот пинком опрокинул стол, к Максимовым ногам с грохотом, извергая клубы пара, покатился самовар.
В зимовье сразу стало сумрачно, как в бане. Сохатый сбил с ног Татьянку, прыгнул к окну, выдавил плечом раму и вывалился из зимовья. Наугад, не целясь, Максим выстрелил ему вслед, подбежал к окну. Навстречу из снежной замети хлопнул револьверный выстрел, отодрав от косяка щепку. Максим, стреляя, отпрянул за простенок. В темноте застучали копыта. И все стихло. Ветер швырял в окно пригоршни снега, взлохмачивая пламя в очаге, развевал розовый шелк платка, повисшего на кромке стола.
Максим проверил запоры на дверях, завесил все окна. Никто из них не уснул в эту ночь. Сидели у потухшего очага, прислушиваясь к шорохам вьюжной ночи. А на рассвете Максим поскакал к Лазурьке.